Страница 5 из 49
«Не орлино, не ястребино…»
Не орлино, не ястребино,не всезнающий, словно вран,но живу я неистребимо,воскресая для новых ран.Я судьбы своей не охаюни в издевках, ни в клевете,и ни в госпитале, подыхаяс болью пушкинской в животе.Нет, я не был рожден дуэлянтом,но, исклеванный вороньем,если с Пушкиным не талантом,так хоть болью одной породнен.И поэзия не поученье,не законов сомнительных свод,а смертельное кровотеченье,как тогда, после пули в живот.И среди всех бездомий, бездолийобесчувствиться мне не позволь,ты, сестра всех на свете болей,чернореченская моя боль.Госпиталь в ТалсеНоябрь 2002Статуя Свободы
В давешние годыстатую Свободы,чуть навеселе,в кепочках кургузыхделали французы,запивая юным «Божоле».Делали на фабрике,в крошечном сельце,и усы нафабренныещекотали местныхдевушек прелестныхгде-нибудь в сенце.Фабрика закрыта,и почти забыта,а свобода стала знаменита.В том сельце живет мой друг — Целков Олег,почти что русский скрип телег.Здесь часа четыре до Парижу,а в таверне минералки я не вижу.Здесь не слышали крестьяне никогда,что такое — минеральная вода.И на черта минералка,если здесь — неумиралка?Не пройтись ли нам,любимая, туда?Здесь журчанье родникови молчанье всех веков,и стоят стожки, стожкисвежие, игривые,как греховные стишки,шелестливые.И шепча так вдохновенно,подговаривает сеновсе заботы сбросить с плеч,дать себя завлечь, прилечь,цель нескромно не тая,позабыв, где ты,где я…И кричу,впадая в транс:«Vive la France!»Где-то на лугувмятина в стогу,вроде бы небрежная,а такая нежная.Но об этом, козы,бабочки, стрекозы,людям ни гу-гу.Наш совместный слепокбыл совсем некрепок.Может быть, мгновеннораспрямилось сено,и от нас в нем навсегдане осталось ни следа?Милая, милая, —минешь ты, и мину я?Миновать можно кровать —сена нам не миновать!Боже, что такое счастье?Дай нам грешной чистоты,чтоб умели мы почащезабывать, где я, где ты.Мы — прообразы природы.Мы — луга, стога, холмы.Наша статуя Свободы —это сдвоенные мы.Госпиталь в ТалсеНоябрь 2002Читая Ромена Гари
А поцелуй – он все длится, длится,и невозможно пошевелиться,и разделиться уже нельзя,когда сливаются наши лицаи переливаются глаза в глаза.Еще немного дай поцаруювнутри даруемого царства губ.У смысла жизни – вкус поцелуя.Господь, спасибо, что ты не скуп.Тебя, любимая, я драгоценю.С тобой мы всюду, как в свежем сене,где пьяно-сладостная шелестня.Дай поцелуями мне воскресеньеи поцелуями продли меня!Госпиталь в ТалсеНоябрь 2002Письмо в Пермь
Мой отъезд не воспримипо-плохому.Путь далекий от Пермив Оклахому.Все на родине больней,чем в загранках,если честность ходит в нейв оборванках.Но, не скинув с плеч креста,выжив еле,чистота и красотауцелели.Слава Богу, я не пень,хоть в опенках,и тебя открыл я, Пермь,в трех девчонках.В деревушке были мытрехизбушной,в белых лапищах зимы —ведьмы ушлой.У не гревшего огняв милых валенкахтри художницы менямалевали.Что я делал? Не мешал.Лишь досада,что никто не разрешални подгляда.А вокруг трещал морозседобровый.Он сосульками проросв дом сквозь бревна.Был подмерзшим даже смех.Краски смерзлись,а у них троих на всех —был мой возраст.Пар из губ их выражалжизни прелесть,а в дырявых варежкахкисти грелись.Было спать потом невмочь.Мгла шуршала.Ледяная эта ночьискушала.А девчата – все втроеми с мужчиной —притулились под ковроми овчиной.Тот мужчина был поэт —не чета мне.Он, девчонками пригрет,вслух читал им.И, стуча зубами в тьму,как на льдине,я завидовал емув холодине.Но одна приподняласьчуть на локте:«Ой, да мы согреем Вас…Рядом лягте…»Как я жил? Хлебал вино,волочился.Не краснел давным-давно.Разучился.Но, грешивший, словно спец,донжуанно,покраснел я, наконец,долгожданно.И краснел я в темноте,как побитый,на невидимой черте,мной забытой.Все легко, как в детском сне,мне прощалось.Целомудрие ко мневозвращалось.Талса22 ноября 2002