Страница 2 из 4
Представим же, что мы едем в метро с множеством остановок и пересадок, где каждая остановка обозначает предполагаемое определение события. Первой остановкой будет изменение или разрушение рамки, сквозь которую мы рассматриваем реальность, а второй – Грехопадение. За ними последует нарушение симметрии; буддистское Просветление; встреча с Истиной, разбивающей нашу обыденную жизнь; существование иллюзии истины, превращающей саму истину в нечто событийное; травма, дестабилизующая символический порядок, в котором мы живем; появление нового Главного Означающего, т. е. означающего, выстраивающего целое поле смысла; опыт чистого потока смысла (или бессмысленного); радикальный политический разрыв и обращение событийного достижения вспять. Дорога будет ухабистой, но захватывающей, и многое станет ясным по пути. Итак, без дальнейших слов, давайте начнем!
Остановка 1. Рамки, обрамления и их переустройство
7 сентября 1944-го, после входа союзников во Францию, маршал Анри-Филипп Петен и члены правительства Виши были перевезены немцами в Зигмаринен, большой замок на юге Германии. Там было учреждено город-государство, управляемое французским правительством в изгнании, номинально возглавляемым Фернаном де Бриноном. В городе-государстве даже было три посольства: немецкое, итальянское и японское. У Зигмаринена были свои радиостанции (Radio-patrie, Ici la France) и органы прессы (La France, Le Petit Parisien). Население анклава составляло примерно 6000 граждан, среди которых были известные коллаборационистские политики (такие как Лаваль), писатели (Селин, Ребате), актеры, такие как Робер Ле Виган, сыгравший Христа в спектакле Дювивье «Голгофа» в 1935-м, их семьи, а также около 500 солдат, 700 французов – членов СС и некоторое количество принудительно трудящихся гражданских лиц. Обстановка представляла собой бюрократическое безумие в крайней степени: чтобы поддержать миф о том, что правительство Виши является единственно законным правительством Франции (а с юридической точки зрения оно таким и являлось), государственная машина продолжала работать в Зигмаринене, выпуская нескончаемый поток прокламаций, законодательных актов, административных решений и т. д., без каких-либо действительных последствий, как государственный аппарат без государства, работающий сам по себе, захваченный собственным вымыслом[4].
Философия часто кажется своим противникам, сторонникам здравого смысла, неким Зигмариненом идей, выпускающим бесполезные вымыслы, и делает вид, что она предоставляет общественности открытия, от которых зависит судьба человечества, тогда как настоящая жизнь происходит где-то еще, в безразличии к философским гигантомахиям. Является ли философия всего лишь театром теней? Псевдособытием, имитирующим события настоящие? А что, если ее сила кроется в самом ее ускользании от прямого вовлечения? Что, если на удалении Зигмаринена от непосредственной реальности событий она может достигнуть куда более глубокого понимания тех же самых событий, так что единственный способ ориентироваться в их многообразии лежит через философию? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны сначала спросить: что такое философия на ее самом базовом уровне?
В феврале 2002-го Дональд Рамсфилд – в то время министр обороны США – произвел любительское философское рассуждение об отношении между известным и неизвестным: «Есть известные известные – это вещи, о которых мы знаем, что мы их знаем. Есть известные неизвестные, то есть вещи, о которых мы теперь знаем, что мы их не знаем. Но есть еще и неизвестные неизвестные – вещи, о которых мы не знаем, что мы их не знаем». Это рассуждение предназначалось для обоснования надвигающегося вторжения США в Ирак: мы знаем то, что мы знаем (например, что Саддам Хуссейн – президент Ирака), мы знаем, что мы не знаем (сколько у Саддама оружия массового поражения), но есть и то, о чем мы не знаем, что мы не знаем, – а вдруг у Саддама есть некое другое секретное оружие, о котором мы не знаем ничего?.. Но Рамсфилд забыл упомянуть ключевую четвертую категорию – «неизвестные известные», то есть вещи, о которых мы не знаем, что мы их знаем. Эта категория в точности соответствует фрейдистскому бессознательному, «знанию, которое не знает себя», как говорил французский психоаналитик Жак Лакан (1901–1981, его работы – основной ориентир этой книги[5]). Для Лакана Бессознательное не является до-логическим (иррациональным) пространством инстинкта, но символически выраженным знанием, игнорируемым субъектом. Если Рамсфилд считал, что главную опасность в противостоянии с Ираком составляли «неизвестные неизвестные», то есть те угрозы Сад-дама, которые мы не можем даже заподозрить, мы бы, напротив, возразили, что главными угрозами были бы «неизвестные известные» – отрицаемые нами убеждения и предположения, которых мы придерживаемся, сами того не зная. Именно эти «неизвестные известные» и были главной причиной проблем, с которыми Соединенные Штаты столкнулись в Ираке, и упущение Рамсфилда показывает, что он не настоящий философ. «Неизвестные известные» – особая тема философии, они составляют трансцендентальный горизонт, или рамку нашего восприятия реальности. Вспомните классическую тему ранней современности касательно изменения рамок в нашем понимании движения.
Средневековая физика считала, что движение вызывается импетусом. Вещи по природе своей находятся в состоянии покоя. Импетус приводит вещь в движение, но затем исчерпывается, приводя к замедлению и остановке. Нечто, продолжающее движение, таким образом, должно быть постоянно подталкиваемым, и это подталкивание ощутимо. [Это даже составляло доказательство бытия Бога, так как нечто очень большое – Бог, например, – должно было прилагать силу, чтобы небеса продолжали двигаться.] Но если земля двигается, то почему мы этого не чувствуем? Коперник не мог ответить на этот вопрос… Галилео нашел ответ за Коперника: скорость не ощущается, ощущается только ускорение. Земля может двигаться без того, чтобы мы ощущали ее движение, а скорость не меняется, пока ее не изменит некая сила. Это понятие инерции, оно заменило старое понятие импетуса[6].
Перемена в нашем понимании движения, от импетуса к инерции, меняет основной модус нашего отношения к реальности. Как таковая, эта перемена является событием: на самом первоначальном уровне событие не является чем-то происходящим в мире, но изменением самой рамки, через которую мы воспринимаем мир и действуем в нем. Подобная рамка может быть иногда прямо представлена нам как вымысел, позволяющий нам, тем не менее, опосредованно говорить правду. Хорошим примером «истин, устроенных как вымысел» являются те романы (или фильмы), в которых пьеса, сыгранная персонажами как часть сюжета, повторяет любовные связи персонажей в их настоящей жизни, например фильм о постановке «Отелло», в котором актер, играющий Отелло, действительно ревнует и в заключительной сцене постановки действительно душит актрису, играющую Дездемону, до смерти. Роман Джейн Остин «Мэнсфилд-Парк» дает ранний пример такого приема. Фанни Прайс, молодая девушка из бедной семьи, воспитывается сэром Томасом Бертрамом в Мэнсфилд-Парк вместе со своими кузенами и кузинами – Томом, Эдмундом, Марией и Джулией. К ней относятся как к второсортному члену семьи, только Эдмунд к ней по-настоящему добр, и со временем между ними вспыхивает нежная любовь. Когда все дети взрослеют, строгий глава семейства сэр Томас уезжает на год, и в это время деревню посещает Генри Кроуфорд со своей сестрой Мэри, человек модный и светский. Их приезд вызывает серию романтических связей. Молодые люди решают поставить пьесу «Обет возлюбленных». Эдмунд и Фанни оба сначала выступают против, считая, что сэр Томас не одобрил бы этот замысел. Но Эдмунда в конце концов убеждают, и он нехотя соглашается сыграть роль Ангальта, возлюбленного персонажа, играемого Мэри Кроуфорд, чтобы эта роль не досталась человеку постороннему. Пьеса предоставляет Мэри и Эдмунду способ поговорить о любви и замужестве, а также возможность для флирта Генри и Марии. Ко всеобщему разочарованию, сэр Томас неожиданно приезжает посредине репетиции и рушит все планы[7]. Но до того момента мы видим в романе предполагаемый вымысел, замещающий реальность, которую никто не желает признавать.
4
Несмотря на смехотворность всего предприятия, в нем заключалась некая трагическая красота. В своей книге «Из замка в замок» Селин ярко описывает горести и беспорядок повседневной жизни в Зигмаринене.
5
Простое введение в работу Лакана см. в: Žižek S. How to Read Lacan. L.: Granta Books, 2006.
6
Цит. по URL: http://friesian.com/hist-2.htm.
7
Более специфический вариант той же формулы можно наблюдать в так называемых «фильмах, повторяющих оперу», в котором современная история повторяет сюжет оперы (обычно известной итальянской), постановка которой является основным событием сюжета фильма. Il Sogno di Butterfly («Сон Баттерфляй»), итальянский фильм 1939 года, показывает интересную версию этого приема: Роза, поющая на сцене Чио-Чио-Сан, влюбляется в американского тенора, который возвращается в Соединенные Штаты, не зная, что Роза беременна. Четыре года спустя, богатый, знаменитый и женатый на американке, он возвращается в Италию. В отличие от своего оперного двойника, Роза не кончает с собой, а посвящает свою жизнь сыну.