Страница 18 из 19
Зато дом, когда-то красивый, украшенный резными наличниками с петухами и прочими финтифлюшками, заметно обветшал. Светлые сосновые доски, которыми он был обшит, облезли и потемнели; там, где их больше всего доставали дождь и ветер, они стали почти черными. Крыльцо опасно покосилось, но оконные стекла были отмыты до полной прозрачности, а на посыпанной гравием дорожке не было видно ни травы, ни сора. На крыльце ровным рядком стояла обувь – видавшие виды резиновые сапоги с заплатой на правом голенище, старые, разбитые, носившие на себе явные следы многочисленных ремонтов белые кроссовки «Адидас» и растоптанные, но аккуратно вычищенные армейские бутсы. Вылинявший почти добела веревочный половичок под дверью был потертым, но чистым, и было решительно непонятно, является весь этот порядок следствием свойственного параноикам педантизма в мелочах или въевшейся в плоть и кровь армейской дисциплины.
Справа, под ветхим навесом, виднелся какой-то накрытый брезентом продолговатый предмет весьма знакомых очертаний. Свинцов кивнул в ту сторону подбородком; один из оперативников, подойдя, жестом фокусника сдернул линялый брезентовый чехол, и взорам присутствующих предстала красная «Ява-350» с тронутыми ржавчиной никелированными крыльями и накладками на бензобаке. Номер – черные цифры и буквы на белом фоне – был тот самый, что врезался в память Свинцову, казалось, на всю оставшуюся жизнь.
– Опаньки, – сказал один из оперативников. – Прямо новогодний стол заказов. Товарищ майор, а может, это какая-то подстава? Ведь так просто не бывает! Съездил на мотоцикле на дело, вернулся домой и поставил драндулет на место… Осталось только винтовку под кроватью найти!
– Поживем – увидим, – недовольно проворчал Свинцов, которому все это тоже не очень-то нравилось. В конце концов, даже последний псих мог бы, кажется, сообразить, что оставлять такую улику посреди двора ни к черту не годится. Того и гляди, окажется, что в день, когда было совершено преступление, Твердохлебов пьянствовал в теплой компании друзей, которые в один голос подтвердят его алиби… – Наза, ты где?
Из кустов сирени под забором с треском выбрался похожий на пятнистого серо-черного медведя капитан Назмутдинов.
– Упорхнула птичка? – спросил он.
Назмутдинов прожил в Москве без малого двадцать лет, но до сих пор не избавился от акцента, который с первых слов выдавал в нем уроженца солнечного Татарстана. Вместо «сделал» он говорил «сделиль», вместо «цапля» – «цапл»; над ним посмеивались, но исключительно за глаза, поскольку Наза был вспыльчив и управлялся с кулаками куда более ловко, чем с языком.
– Посмотрим, – угрюмо буркнул Свинцов. – Давай, дорогой, работай захват.
Назмутдинов с подчеркнутым сомнением покосился на хлипкую дверь дачного домика.
– Без ордера? – сказал он. – Без санкции? Скажи, Саня, ты хорошо подумал?
– Я карашё падумаль, – не отказав себе в удовольствии передразнить капитана, неприязненно сообщил Свинцов. – Ты омоновец или прокурор? Санкцию ему подавай… Преступник вооружен и очень опасен – этого тебе мало?
Как и ожидал майор, Наза не осмелился с ним спорить. Еще больше помрачнев, он махнул рукой в сторону двери. Сейчас же, будто из-под земли, у крыльца появился здоровенный, больше Назмутдинова, сержант. Примерившись, он ударил по двери в районе замка подошвой своего высокого ботинка, и та распахнулась с треском и грохотом, уронив на веревочный половичок длинную, острую белую щепку. Выставив перед собой автомат, сержант нырнул в полутемные сени (или веранду, или прихожую – у этих дачников никогда не разберешь, где сортир, где кладовка, где сарай для инструментов, а где спальня). С обратной стороны дома послышался звон стекла – подчиненные капитана Назмутдинова в полном соответствии с наукой штурмовали дом со всех сторон одновременно, не оставляя подозреваемому никаких шансов.
На протяжении какого-то времени в доме осторожно скрипели половицами и стучали распахиваемыми дверями. Затем на крыльце показался давешний сержант. Куцый милицейский автомат он держал под мышкой, трикотажная маска была небрежно сдвинута на лоб.
– Чисто, – сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь, и длинно сплюнул в клумбу. – Успел свалить, падло.
Назмутдинов что-то пробормотал в микрофон рации, и спустя минуту к крыльцу подкатил и остановился, едва не упираясь бампером в багажник «Волги», микроавтобус, на котором приехали омоновцы.
– Грузимся? – спросил капитан у Свинцова.
На его широком и плоском лице с узкими щелочками раскосых восточных глаз читалось неприкрытое облегчение. Дело вышло пустяковое, без стрельбы, мордобоя и далеко идущих последствий. Ну, вломились без ордера в дом, так поди докажи, что это были они, а не какие-нибудь бомжи, вечно шарящие по дачам в поисках поживы!
Свинцов мысленно пожал плечами. Что ж, на нет и суда нет. Это была просто еще одна мелкая неудача в длинном ряду неудач, которые преследовали его всю жизнь. Конечно, глупо было надеяться, что преступник, так явно засветившись со своим приметным, чуть ли не антикварным мотоциклом, станет сидеть дома и ждать, когда за ним придут. Он давным-давно скрылся в неизвестном направлении, а может быть, его постигла та же участь, что и других исполнителей: сделал дело – получи пулю в затылок и не чирикай. Похоже, таинственный заказчик был не дурак. Ох не дурак! Напел чего-то в уши больному человеку, у которого к тому же имелись старые счеты с охраной «Бубнового валета», подписал инвалида на мокрое дело, а когда нужда в нем отпала, просто шлепнул без лишних разговоров. Отсюда и та легкость, с которой Свинцову удалось выйти на Твердохлебова. Ведь что он, в сущности, нашел? Пустую дачу и старый мотоцикл, от которого, сколько его ни пытай, свидетельских показаний все равно не добьешься…
Оставалось только порадоваться тому обстоятельству, что отныне все это не его, майора Свинцова, забота. Дело у него отобрали, и, по счастью, произошло это как раз в тот момент, когда расследование действительно зашло в глухой тупик. Единственная зацепка – мотоциклист на красной «Яве» – приказала долго жить, и, обдумав это, майор ощутил растущее злорадство, которое очень быстро пересилило разочарование охотника, упустившего дичь.
– Чего ты торопишься, как голый под одеяло? – сказал он Назмутдинову. – Раз уж пришли, давай хотя бы осмотримся…
Он вошел в дом. Помещение, куда вела входная дверь, совмещало, по всей видимости, функции кухни и прохожей. Здесь было довольно уютно и очень чисто; чувствовалось, что порядок, наведенный некогда женской рукой, старательно поддерживается по сей день. Сюда выходила аккуратно оштукатуренная и выбеленная русская печь с окрашенными алюминиевой краской дверцами. Свинцов зачем-то приложил к ней ладонь и вздрогнул от неожиданности: плита была еще теплая. Впрочем, ничего особенного это не означало: грамотно сложенная русская печь способна удерживать тепло по нескольку суток, тем более что на улице лето. Никаких кастрюль, по состоянию содержимого которых можно было бы определить, как давно хозяин покинул дом, на плите не обнаружилось; продукты, хранившиеся в полупустом древнем холодильнике, также не рассказали майору ничего интересного.
Открыв одну из выходивших в кухню дверей, он обнаружил тесную кладовку, устроенную под лестницей, что вела на второй этаж. Здесь ему первым делом бросился в глаза линялый брезентовый чехол для удочек, стоявший прямо у двери, на самом видном месте. С сильно бьющимся сердцем майор заглянул вовнутрь и разочарованно плюнул: в чехле была бамбуковая трехколенка.
Комнат было две, и в обеих царил тот же, что и на кухне, однажды наведенный и с тех пор неукоснительно поддерживаемый порядок. На полу ни соринки, на скатертях и покрывалах ни морщинки, чистые занавески на отмытых до скрипа окнах висят аккуратно, как на картинке, и даже книги на полках расставлены по ранжиру. Свинцов пробежался глазами по книжным корешкам. Тут были справочники и пособия по садоводству и огородничеству, а также основательно зачитанная «Энциклопедия молодого хозяина», свидетельствовавшая о том, что бывшему командиру десантно-штурмового батальона пришлось учиться самым простым и обыкновенным вещам буквально с азов. Да и то сказать, тому, кто всю свою сознательную жизнь учился только ломать – двери, стены, кирпичи и чужие кости, – нелегко освоиться на гражданке, где ломать доводится лишь изредка, а чаще все-таки приходится строить…