Страница 6 из 27
– А чего – сказал Ванёк, – пусть идёт с нами, в карманы насыплет, и то – хлеб. Не помирать же с голоду, когда припрут фашисты. Вдруг мы уцелеем от бомб и снарядов. Надо же чего-то жевать.
Братья здорово запасались продовольствием. И если бы не эти всякие мародёры, многие не пухли бы с голодухи.
Кое-кто из жителей посёлка разносил слухи, что прёт цивилизованная Европа, у которой не только танки, самолёты и всякое оружие, но и солдаты – народ культурный, с продовольствием всё в порядке. Они только коммунистов и всяких начальников вешают, жидов расстреливают, а больше никого не трогают. А малыш не понимал, кто такие коммунисты и кто такие жиды. Спрашивал Вовку, он посылал подальше, братья тоже не объяснили, хотя и были уже «большие», мать и та не смогла растолковать, только и был ответ, когда немцы стали сбрасывать с самолётов листовки, на которых карикатурные морды людей и подписи, которые читали близнецы:
– Видишь, кого немцы вешают и расстреливают? – подносил к лицу листовку Ванёк. – Такая рожа если встретится, заикой станешь. Хорошо, что таких у нас нет, и хорошо, что их немцы вешают, стреляют, но сюда немцы не придут, им тут делать нечего. Потому, что ни жидов, ни коммунистов у нас нет, а остальных они никого не трогают. Ни русских, ни татар, ни хохлов, ни других каких народов.
– Да и кто их сюда пустит, – дополнял объяснения брата Колька.
Когда немецкий самолёт вытряхивал над посёлком листовки, пацаны собирали их, жгли, а некоторые расклеивали на заборах, стенках сараев и из рогаток расстреливали образины.
А когда заявились оккупанты, разговоры поменялись, кто-то определил, что это не немцы, а итальянцы. Их было человек пятнадцать. Они растянулись по всей улице. В дома не заходили, метали в кур кинжалы, почти без промаха, очень ловко. Битую птицу, по нескольку штук, связывали за лапы. Им так нравилась «охота», что они хохотали во всё горло, а появлялась собака – стреляли. Палили и в хозяев, если кто выражал недовольство. Правда, из хозяев никого не убили, но страха нагнали. При повторном появлении румын жители наблюдали из-за штор, прятали собак, уцелевшую птицу. А румыны не только расправлялись с живностью, эти врывались в квартиры и тащили уже вещи.
Мародёр отличается от вора тем, что зачастую тащит, что ему глянется на глазах у хозяев. Он вооружён и не боится по любому поводу применить оружие. В большинстве случаев хозяева помалкивают. Жители Стандартного быстро усвоили это правило. «Грамотность» в оккупационной зоне, даже на нейтральной полосе, усваивалась с необычайной лёгкостью. Тем более что нейтралка – зона хищников, зачумлённых, пораженных всеми существующими в мире пороками. Здесь, в этой зоне, не бывает присущей человеку жалости, снисхождения или хоть малейшего сочувствия. Двуногое животное идёт грабить. Тот, кто сохраняет хоть какие-нибудь человеческие достоинства, остался в землянке, казарме или тратит свой солдатский досуг на письма. Вот так дети научились бояться мародёров, а ещё, насмотревшись на фашистских листовках, сбрасываемых с воздуха, рож политруков и жидов, стали опасаться и этих и в детском воображении придумывали, как избежать с ними встречи в случае появления.
Терпенье у ребят закончилось. Ванёк с Колькой – один за одним, – шустро выметнулись по лестнице, только ляда хлопнула и мать ничего им не успела сказать… Малыш немного выждал и тоже выскользнул наверх. Ребят в сарае не оказалось. Стрельбы не было. Но что стало с досками сарая, в отдельных местах они превратились в ошмётки. Сначала Валерка подумал, что из крупнокалиберного пулемёта их так измочалили. Подошёл и посмотрел на свисающий край жестяного листа. Неведомая сила оторвала его, и он болтался, слегка поскрипывая от ветра на гвозде. Готовая тёрка, на которой можно тереть свеклу для лепёшек. Вот жаль, слишком громоздкая, и дырки разных размеров, а так бы годилась для тёрки. Малыш посмотрел сквозь щели во двор. Стало ясно: никакие здесь не пулемёты. Били по двору из миномётов, вон какие чёрные лунки на снегу, а в доме, наверное, все стёкла – вынесло: «Теперь замёрзнем. Придётся всё время жить в погребе».
Он выбрался из сарая, обошёл глухую стену дома и удивился, что рамы целы, стёкла белеют бумажными крестами: – «Целы!.. Вот это да! А что, если близнецы в квартире?..»
Сенечные двери, пробитые пулями, но входная дверь – ни царапины:
«Хорошо дом наш один из немногих – кирпичный».
В квартире ребят не оказалось, и Валерка вышел и стал пробираться к полуразбитому дому; они, точно, там. Кто из них сейчас стерпит, чтоб не проследить путь наших хотя бы до оврага, а там, смотришь, и до самого Казачьего Поста. Небось, протоптана тропинка на снегу.
Тихо среди развалин. Он осмотрел их, даже свистнул. Из проёма бывшего окна заметна тропинка до самого оврага. Протоптали, – не ошибся и он, почему-то этому обрадовался. Если присмотреться – заметно, как тащили раненого итальяшку. Поодаль, на открытом поле, там, где ходили разные шарамыги в наступление, заметил тёмное пятно. Перебрался выше, ясно стало – труп. Итальянца отшвырнуло взрывной волной, выбросило из-под снега. Оккупанта на этот раз «убили» те, которые обстреливали крепость. Сейчас-то они сыпали, не жалея мин и снарядов, каждый холмик, бугорок брали на прицел.
«А наши – в овраге. Не пошли на Казачий Пост. Вон по снегу, чуть приметная ленточка. Тропинка, по которой я вёл Петрова и бойцов ночью. Если бы они пошли с итальяшками, она заметнее была бы. Сидят в овраге покуривают, ждут темноты: Ванёк и Колька к ним уползли! – от этой догадки он чуть было не выбрался из руин, – со стороны города – засекут. У братьев тоже нет маскхалатов. Поубивают их…».
Солнце закрывала туча, тёмная и вислобокая. Вокруг помрачнело, сорвался ветер. Мучнисто-крупчатый снежок хлестал в проёме окна, зябко пронизывал: «Вот сейчас мать догадается собрать ошмётки размочаленных досок, щепки, затопит плиту и приготовит затируху, а то и кашу. Хорошо, что не стал пробираться к своим», – рассуждал Валерка.
Он возвращался к дому, ветер слабел, туча опускалась, снежок перестал. А перед самым двором вдруг повалил снег разлапистый, пуховитый. Мать о таком снеге говорила: «пошёл шапками» Вряд ли в такую погоду, после всего, что случилось, мародёры сунутся. Сомнения на этот счёт не было, но здесь, на фронте, жизни людей зависят от разъярённого кусочка металла, выпущенного человеком в любом душевном состоянии. Душа и разум им не управляют, и это чувствует всё живое, даже земля. Она вздрагивает от взрывов, она боится, и этот страх проникает в каждую клеточку. Благие намерения покинули чужеземца, пришедшего из цивилизованной Европы: он озверел.
От невероятных страданий дети взрослеют не по дням, а по часам. Они рождены, чтобы жить, а двуногие существа, грязные, вшивые, сопливые, созданные поучать, улучшать, облагораживать быт и жизнь грядущих поколений, нацелены на убийства и разрушения. А когда их постигает возмездие, они плачут, молят о пощаде. Они возвращаются к человеческому образу, вспоминают своих близких, детей, матерей, которые их породили, но – поздно. Настрадавшиеся требуют возмездия. И пока жажда мести и справедливого наказания не получат удовлетворения, кара насильников будет настигать. Но ребёнок не способен осмыслить глубину падения взрослого человека. Жизненная высота под стать его росту. Он создан для будущего, для продолжения рода человеческого. Большинство гибнущих не то что не знают, кто выстрелил, поставил мину или сбросил бомбу, но даже не подумают, за что их убивают и откуда появилось столько убийц. Возмездием не воскресишь безвинно убитых. Поэтому главная задача человечества – научить ценить жизнь себе подобных, вовремя познавать зверомаскировку. В войну ребёнок лишён детства, и, если он не сумеет, как в сказке, повзрослеть, он обречён на гибель.
Ваньку и Коле по двенадцать лет. Перед оккупацией они успели пойти в школу в шестой класс. Малыш смотрел на них и завидовал – большие ребята. У них убили мать, остались одни – ничего. Он бы умер от горя, от слёз, а они даже не плачут. Его мать приняла их, пытается что-то сделать, чем-то накормить, дать дельный совет. Они прячутся во время обстрела в погребе, а когда можно, спать уходят в свою квартиру. Он слышал, как Ванёк упрекал Кольку за то, что тот захотел вернуться сюда. В прошлый раз была возможность остаться у наших.