Беспризорники России

– Спрячь рогатку, охотник выискался. Так они тебя и подпустят на выстрел. Тащи санки, мне не под силу одному.

Но малыш уже вложил пулю в «шкураток» и не собирался прятать рогатку опять в карман.

– А ты не размахивай рукой, тяни санки, как следует. Тяни двумя руками, не пугай птиц… – закончу охоту…

– «Охотник», я и один повезу. Идти впереди, смотришь, они подождут своей смерти. Будут сидеть и ждать… – Ясно, что скука заедает брата.

Вовка ещё явно подтрунивал над младшим. Птицы были напуганы человеком. Не подпускали близко. Малыш следил за стайкой, осторожно приближаясь, готовый в любую секунду выстрелить. И вот-вот стайка вспархивает. С навесной траекторией он выпустил пулю. И, какое было торжество, когда одна из птиц, перекувырнувшись через голову, упала. «Охотник» стремглав бросился к ней. Она ещё билась, пытаясь взлететь, когда Валерка настиг её. Птица показалась ему большой. В руках она дернулась и затихла.

Вовка оставил санки, подбежал к брату. В открытый клюв птицы сунул снег. Ему не верилось, что Валерка подбил её.

– Она ещё тёплая… голова болтается, значит, не оживёт, – заметил он и, распустив крылья, принялся рассматривать, – что ж это за птица? Я такую видел на картинке… кажется, куропатка…

Мать взглянула на добычу младшего и подтвердила предположения Вовки.

– Куропатку подбил! Как же умудрился?.. Из неё суп сварим.

– А я пулей стрелял, пуля затем и придумана – убивать, – в экстазе выпалил малыш.

– Ишь, добытчик какой, – похвалила сына.

Вовка разглядывал куропатку:

– Куда ж ты угодил? Ага, вот, пуля попала в голову. У ней из клюва кровь…

– Давайте спрячем, – взяла мать птицу, завернула в тряпку и положила в коляску. На том месте, где «охотник» подобрал куропатку, он нашёл и подобрал меткую пулю, ещё не совсем веря в свою удачу.

Они обходили Горловку стороной, мать всё оглядывалась на людей, шедших следом. В посёлке почти все взрослые знали друг друга. С нейтральной полосы ушли, уехали в первую очередь так называемые активисты, ну и коммунисты, после немецких листовок, в которых их так разрисовывали. Дети малые не понимали ещё, что родители выросли при новой власти, а старшие, дедушки, бабушки, помнили и почитали бога, царя. Помнили, как убивал брат брата, грабили богатых. Многие обиженные на новую власть Сталина уходили, чтобы сдаться «немцам». Были слухи, что таких добровольцев увозили в рабство.

Ясное солнце, синее, глубокое небо, белый снег. После того, как затихла бухавшая пушка, воцарилась тишина, от которой отвыкли. Они жили посреди войны с её звуками, а тут тихо. Это казалось настолько непривычно, словно первые муки голода, с которыми пришли все невзгоды и беды. Вот так семья привыкла к боям, выстрелам и разрывам. Погреб был блиндажом, они жили семь месяцев на передовой, с одной разницей: не ходили в атаку и не стреляли по врагу.

Раза два мать останавливалась отдыхать, кормила Нинку и посматривала на тех, что шли за ними. Наверное, с надеждой, – вместе будет веселее в пути. Но те тоже останавливались. Они видели, как потрошили передних румыны, и успели уйти от дороги в балку. Выждали, теперь соблюдают дистанцию.

Нарастающий гул вначале приняли за гул самолётов и ошиблись. Появились танки. Колонна шла со стороны города. Первые машины исчезали в балке, как будто ныряли в снежную пучину. Выползали они на взгорок огромными разъяренными жуками. Слегка развернувшись, вытягивали пушки, принюхивались, страшась потерять темневшую на искристом снегу колею дороги.

Мать остановилась, осматриваясь, заметила в сотне метров от дороги выемку или овражек. Быстро, как могла потащила коляску оглядываясь на ребят:

– Давайте туда, в овражек, – взмахнула она рукой.

«Что ж она так боится?» – смотрел в спину матери, спрашивал себя малыш. Он не думал, что мать боится и переживает о них.

Он с Вовкой тянул санки, куда показала мать. Наст ватно проминался под полозьями, санки проседали, снег налипал на них, – того и гляди лопнет верёвка, за которую они с братом тащили. Матери с коляской было тяжелее, несмотря на то, что она старалась ехать за ребятами по следу. Пришлось ей остановиться. Дети тоже остановились. Мать бросила коляску, села на санки, и Валерка с Вовкой примостились рядом, с напряжением наблюдая, как приближаются фашистские танки. Таких чудовищ они ещё не видели. Танки приближались, казалось, земля ходит ходуном, а когда первый, весь в крестах, с откинутым люком, разбрызгивая влажный снег, зачем-то включил воющую сирену, совсем жутко стало. Он промчался, повернув пушки в их сторону. Заметил фашист, как они убегали с дороги. Следом, на небольшом расстоянии, шёл другой.

– Сколько их много! – сорвалось у малыша. – И все они мчатся, чтобы папку убивать…

– И у наших есть танки? – поднял глаза на мать Вовка. – Правда, мам, есть!..

– Правда…

В душе малыш был согласен с Вовкой и мамой и ему очень хотелось посмотреть на наши танки. В то же время его захлестнула обида: если у нас есть, почему они прилезли к нам, забрали все хорошие вещи, даже стулья унесли. Муку, сухари… мать тогда не догадалась спрятать – утащили… А после того, как Петров с бойцами уложил столько мародёров, да ещё и в плен взяли, был уверен: «Победа будет за нами! Враг будет разбит!..» Оказывается, вот кто голодающих мародёров – «пасёт!..» – Малыш привстал, наблюдая за техникой фашистов.

Колонна удалялась, оставив смрад бензина, а на дороге хлюпающую грязь. Колеи наполнились водой, можно тащить санки только посередине дороги.

«Русские дамочки, не копайте ямочки…» – вспомнил листовку.

Вовка пнул младшего:

– Посмотришь, как они отсюда драпать будут.

«Будут, жди, а пока драпаем мы… – Малыш подумал так, но не решился спорить, Вовка устал и от этого злой. – Главное, чтобы нас не убило…»

Они миновали город, выбрались на другую дорогу, которая огибала террикон шахты, спускалась в балку. Бурки совсем промокли, вода чавкала в галошах, ноги застыли. Правда, при ходьбе можно терпеть. Валерка собрался сказать об этом матери. У неё поверх бурок «глубокие» галоши, но у Вовки такие же, как у малыша, он помалкивает; «буду молчать» – такое решение созрело у него.

Мать сошла с дороги на лёд речушки или большого ручья. Поймёшь тут, – вокруг чужие места. Берега в редких кустах камыша растут у воды повсюду, особенно в балках.

Коляска стояла на обочине дороги, мать шла впереди по льду, даже топала, проверяя крепость льда. Снег слежался, подтаял, обрывистые берега чернели.

– Поехали, – сказала мать, спуская коляску на лёд речушки.

Ребята охотно прыгнули на барахло, мать подтолкнула санки и они покатились даже с небольшого уклона. Малыш лежал на брюхе, следил, как полозья разрезают тонкую ледяную плёнку, под которой был прочный лёд. Вовка время от времени соскакивал с саней, разгонялся и прыгал на ходу. А санки, словно самокаты, скользили сотни метров не останавливаясь, постукивая полозьями на трещинах: «Хорошо-то как, давно надо было свернуть, а то тащились…»

Он и не заметил, как задремал, а когда очнулся, почувствовал тяжесть мокрых бурок, ноги окоченели, потеряли чувствительность. Пришлось снимать галоши, стаскивать намокшие бурки, растирать покрасневшие ноги. Малыш от боли тихо заплакал.

Мать далеко отстала, была где-то за поворотом; а брату чего жаловаться? Он, возможно, услышал или подметил, что Валерка захныкал.

– Здесь устроим привал, – кивнул Вовка в сторону дуплистых ракит. – Давай я помогу тебе отжать бурки. Они как кисель. Будь пока в галошах. Ломай сухие сучья, камыши, собирай бурьян, – распоряжался он, вешая отжатые бурки на сучья ракиты.

Он натолкал в галоши мятых метёлок камыша, а ноги всё равно стыли. Пришлось терпеть. За короткий срок они собрали хворост, бурьяну, подтащили комель сломанного дерева.

Вовка посадил брата на санки, растёр ноги и укутал какой-то дерюжкой. Он умел растапливать плиту, так же ловко разжёг костёр. Ветерок относил дым вдоль речушки, но, когда он менял направление, чувствовался приятный и чуть горьковатый запах ракиты.