Страница 13 из 27
Верующие товарищи недоумевали и страдали больше других. Они не грабили, не тащили, не брали – ни из магазинов, ни из складов… отвергая пословицу: «Кто смел, тот и съел». Святые души, свою веру они укрепляли трудом, бескорыстным, самоотверженным. И сейчас они растерялись, как те бойцы в окопах, у которых на пятерых одна винтовка и несколько бутылок с зажигательной смесью. А на них прут «пролетарии всех стран» на стальных чудовищах и вооружённые до зубов. Они сидят, чернозипунники и ждут смерти того, у которого винтовка. Чтобы взять её и вступить в бой. В большинстве случаев бывало, что гибли ожидавшие.
Не хватало у верующих времени, чтобы у каждого было чем защититься, не хватило жестокости, чтобы уничтожить предателей у границ, которые перед нападением врага зажгли костры у воинских расположений, складов с боеприпасами, горюче-смазочными материалами, у аэродромов. Фашисты не только использовали фактор неожиданного нападения. Они выбрали и время, когда с воздуха видны обозначенные цели. А «пролетарии всех стран» уже хлебнули славы победителей, и за два часа перед нападением им зачитали обращение – приказ самого фюрера: «Солдат! У тебя нет сердца, нервов, убей русского, убей советского!..» Убей – и всё тут… в первую очередь – русского. И легли в первую очередь невинные души людей в приграничных селах и городах, – русинов, белорусов… Убей!..» – И распростёртая, благословляющая длань фюрера. – Ты – зверь, скот, у тебя нет сердца, мозгов, нет детей, семьи, ты в броне!.. И советский пролетарий пятился, отступал, в отчаянии вспоминал, что оружие пролетариата – булыжник, хватал и бросал в стальное чудовище, швырял в небо, в бомбовозы…
– Ух, сколько же их! – шептал Вовка. – Смотри, они в развалинах залегают с пулемётами… и за теми, что на поле едут, вон сколько их показалось!.. А Казачий Пост горит, на главном доме крышу снесло… и никто не стреляет… А что, если немцы зайдут сюда?!
От этой мысли у ребят зашевелились на голове волосы: «А что, если зайдут?!» – Они посмотрели на приоткрытую ляду погреба.
– Наши не стреляют, – сказал Вовка, – они уже подошли к оврагу. А наши не стреляют… Раньше их к оврагу не подпускали. Вот, если сейчас врежут!..
Вовка вылез из-под корыта. А там, на поле, первая разношерстная цепь наступавших подошла к самому оврагу и начала скатываться, исчезать на глазах, словно в преисподнюю.
– Ты мне в нос свою «керосиновую» руку не пихай! – раздражённо заявил брат и отодвинулся от Валерки: Он нервничал, с Казачьего Поста не стреляли.
После того, как скрылась в овраге первая цепь наступавших, румыны прибавили резвости, что-то завопили, на поле среди румын взметнулись огненные фонтаны, – один, другой, откуда-то издалека прилетели приглушённые выстрелы орудий – и всё. На тех, которые упали после разрывов снарядов, никто из наступавших не обращал внимания. И цепи скатывались в овраг, и уже не цепи, а как чёрные муравьи, появились, перебравшись через овраг, на другой стороне. Так, врассыпную, они приближались к стенам старой Казачьей крепости.
– Ну, сейчас… ну, сейчас, – шептали братья, – так сыпанут, так ударят!..
Молчал Казачий Пост.
Немцы на своих мотоциклах с колясками стояли перед оврагом и эти, засевшие с пулемётами в полуразрушенном доме, тоже не стреляли.
И чтобы не думать о гибели защитников крепости, Валерка заговорил:
– А куда делись Ванёк с Колькой, как ты думаешь?.. Ушли, наверное, вместе с бойцами.
– Ушли, конечно, – сказал Вовка. – Есть хочется, аж в животе бурчит…
Лучше бы он не напоминал о еде. Сейчас и носа нельзя высунуть. Что ж дальше?.. Вовка отодвинул корыто. Они не видели, когда из погреба появились мать и баба Груша. Услышав скрип лады, затаились.
– Где же они? – мать зашлась в кашле.
– В хате, дэ ж йим где быть…
Кто-то из них пнул, или наткнулся на корыто. Братья хихикнули.
– Та тут же воны! – Груша приподняла за край корыто. – Ось дэ твойи хлопьята. Сховались под корыто, думають, что корыто спасет. Вот дурни.
Им рассказали о том, что видели. Баба Груша понаблюдала в щель: как бы оценила обстановку:
– Що ж воны поубывалы всех наших? Не може такого буты…
И как в подтверждение сказанного, за Казачьим Постом началась пальба.
– Вон куда наши ушли от этой страшной пушки, – заметил Вовка, – и близнецы с ними.
– Да, хлопцы Насти не должны загинуть, – отозвалась баба Груша – мы тож… зараз, и мы довжны податысь звидцы гэть. Во исты тут ничого, вси повмыраем… Если нас нэ вбьють, то завтра – уйдём.
В щели просачивались косые солнечные лучи, похожие на прямые сосновые дранки. Валерке казалось, что они и пахнут смолистым ароматом свежераспиленного дерева. Очень хотелось выйти на улицу, встать где-нибудь за стенкой, погреться на солнышке. А ещё – съесть краюшку тёплого хлеба, щедро политого постным маслом, чуть присоленного, с хрустящей корочкой.
Груша со вниманием разглядывала сквозь щели мотоциклы у полуразрушенного дома, людей, что стояли вдоль оврага, уменьшенные расстоянием фигуры вооружённых, в тёмно-зеленых шинелях солдат.
– Цэ нимцы, – сказала она, – нимцы… Треба уходить, бо воны тут будуть довго. Воны будуть пока вся европейская голытьба не займе крепость. Веры дитей – уходь!
– Куда я с ними? – мать развела руки, имея в виду нас троих.
– Знаем куда, – сказала баба Груша, направляясь к приоткрытой двери сарая. Она распахнула дверь широко, как бы оттолкнула её, и в это мгновение во дворе раздался взрыв. Словно хлестануло по доскам сарая щебёнкой, на голову бабы Груши полетели щепки, она качнулась, вскинула руки, грозно опустилась на землю. Мать посмотрела растерянно вокруг и кинулась к Груше. Подхватив её под руки, оттащила от двери и прислонила к фундаменту. По лицу старухи к подбородку стекала струйка крови. Мать припала ухом к груди, проверила у бабы пульс. В наступившей тишине слышался плач Нинки. Плач как бы образумил её. Она отошла от старухи, подталкивая детей в спину, приказывала:
– В погреб! Быстренько в погреб…
В погребе догорал фитилёк на блюдце. Мать засуетилась. Валерка сообразил, что она ищет, от чего бы оторвать тряпку, чтобы свить другой фитилёк, и показал ей свою забинтованную руку. Она осторожно развязала, оторвала полоску, сложила вдвое, стала катать, скручивать. Потом опустила в блюдце, где ещё осталось немного жидкости. Покатав в неприятно пахнувшем растворе фитилёк, она подожгла его. Фитилёк зачадил, вспыхнул.
Мать пригасила вспыхнувший край, опуская его в блюдце. Нинка хныкала, просила есть. Никто не обращал на неё внимания, дети находились под впечатлением гибели бабы Груши, так просто и так неожиданно погибла старуха.
Нинка выбралась из своего угла и дёргала мать за подол. Мать погладила её по белёсой головке, прислушалась, прошла в дальний угол и вернулась с узелком. Она достала из узелка серый, с тёмными крапинками, кусок макухи. Отломила, дала каждому:
– Не грызите, а сосите, как конфетку. Шелуху постарайтесь выплёвывать, – она вздохнула. – Переживём эту ночь… завтра, даст бог, уйдём.
Часть II
Во вражеском окружении
Глава I
«Каждый переживает свою беду по-своему, а если беда общая, тут много судеб схожи. Вот люди и должны бедовать вместе, пока наши мужи не победят», – так говорила мать братьев-близнецов. И нет тёти Насти, нет бабы Груши, у которой были счёты с немцами ещё с 18 года. А где сейчас близнецы, живы ли? И у Валерки, если выживет и станет большим, будут счёты не только к немцам, итальяшкам, румынам, полякам… ух, сколько их набирается. Как же получить с них по счетам? А если убьют или искалечат отца… тогда как он узнает, кто это сделал. Некоторые Сталина ругают, а такие, как баба Груша, тётя Настя, Тоська и сколько он ещё слышал, только на Сталина и надеются: «Вот Иосиф Виссарионович никогда не сдаст Москву…» – А когда узнали о победе под Москвой, сколько было ликования. Поздно узнали на нейтралке, но о вожде пошли восторженные разговоры, и те активные говоруны придерживали языки и больше теперь помалкивали». – Валерка не все понимал и приставал с расспросами то к братьям, то к матери.