Страница 9 из 11
Сквозь гул мотора он услышал, как потрясенно ахнула девушка и стремительно повернулся к ней. Какой-то испуганный звук вырвался изо рта девушки, был он очень слаб, но чуткий Агеев все-таки засек его.
– Что, кошечка? – спросил он.
– Нет-нет, – замотала головой девушка, – нет! Я ничего не видела, я ничего не слышала, я ничего…
Агееву было жалко девушку. Одно дело – мужик, хотя и хиляк, кожа да кости, плюс испепеляющий неземной взгляд, а все-таки мужик… Мужика природа создала для того, чтобы его уничтожать, он специально сконструирован для бойни, а баба… баба сотворена совсем для другого. Женщину можно убивать только в самом крайнем случае.
В глазах Агеева мелькнуло сомнение, но тем не менее он поднял ломик.
– Не-ет, – жалким цветком затряслась девушка, – я ничего не видела, я ничего… Я это… Дя-яденька! – она заслонилась от Агеева обеими руками, из ярко-синих глаз ее выбрызнули слезы, обесцветили взгляд, сделали больным, старушечьим. – Не надо, дяденька!
Агеев оказался слабее, чем считал себя, закричал что было мочи:
– Замолчи, дура!
Девушка притиснула ко рту ладонь. Собственный крик подстегнул Агеева, заставил действовать. Он рывком сдернул с двери предохранительную цепочку, повернул длинную ногу запора, оттянул дверь в сторону и зорко глянул в обнажившееся опасное пространство: что там внизу?
Внизу тайга и тайга, ничего, кроме тайги не было, – нескончаемая зелень без границ, без краев, деревни здесь по нормальным сибирским меркам расположены в полутора сотнях километров друг от друга, – не близко, в общем, так не близко, что лишний раз к куму на какой-нибудь престольный праздник не поедешь.
Нет ли где дымов? Люди в комариную пору часто разжигают дымовые костры, комар ныне очень лютует, сшибает с копыт огромных лесных зверей, а человека съедает вообще, оставляя лишь кожу, да кости, – без дыма от комара не отбиться… Дымов не было. Агеев метнулся к старателю, сбросил с него ремень и, ухватив под мышки, подтащил к проему.
Он не убил старателя, хотя и метил безошибочно по сонной артерии, пока тащил, у того неожиданно затрепетали, начали дергаться веки, – конечно, это могла быть агония, но при агонии еще дергаются руки и ноги… У старателя это не наблюдалось. На шее у него с одной и с другой стороны образовались багровые подтеки. А подтеки, черноты разные, багровости, гематомы образует только живая кровь. Не мертвая.
На руке старателя, чуть повыше корневого сгиба большого пальца, было выколото меленько, четко «Семен».
– Семен, – пробормотал сквозь зубы Агеев, – еврей небось? У евреев много Семенов. Их имя!
Головой он сунул Семена в проем, тот покорным кулем лег на металлический пол салона, обе руки свесил в пустоту, Агеев отступил чуть назад, пальцами ухватился за спинку свободного сиденья, чтобы не улететь вместе со старателем в нети, и ногой вытолкнул неведомого Семена из самолета.
Увидел лишь, как тот в воздухе сложился вдвое, некоторое время летел в сложенном состоянии, потом попал в невидимую яму, тело старателя с силой швырнуло в сторону, у него дыбом поднялись волосы и взметнулись руки, он перекрутился мельницей вокруг собственной пуповины, словно в живот ему всадили штырь, снова сложился в пояснице, – головой и ногами вниз, – и исчез.
Агеев оглянулся на девушку, помедлил чуть и с треском задвинул дверь.
Увидел лежавшую на полу нарядную зажигалку. Инкрустированные, дорого смотревшиеся щечки, бронзовая головка в виде добродушной драконьей морды… Зажигалку надо было бы выбросить – таковы законы ремесла, но Агееву не хотелось вторично раздраивать дверь, а потом зажигалка была явно дорогая. А дорогие вещи выбрасывать не принято.
Он нагнулся и поднял зажигалку, сунул себе в карман, косо глянул на девушку.
Та продолжала держать руки прижатыми ко рту.
– Раздевайся! – приказал он ей, и девушка, все поняв, закивала головой, расстегнула на себе розовую, с призывно вышитым на груди, на самом соске, цветком кофточку, побежала пальцами по пуговицам вниз, словно по кнопкам баяна, и у Агеева от нетерпения, от захлестнувшего его желания сладко стиснуло горло. Он перекинул кожаный старательский кулек на соседнее сиденье, довольно сощурился – неплохо поработал неведомый Семен – и сделал рукой подстегивающее движение: – Скорее!
Девушка испуганно сглотнула слюну, собравшуюся во рту, тряхнула челкой:
– Я сейчас… Сейчас!
Проворно сбросила с себя кофточку, стянула через голову юбку и осталась в короткой прозрачной комбинации – соблазнительная, молодая, совсем чужая в грохочущем самолетном салоне.
То, что произошло дальше, было обычным насилием, животной грубостью, от которой даже у привычного Агеева пересохло во рту, но он переборол в себе слабость, застегнул штаны и сказал девушке:
– Жить будешь! Долго будешь жить! Как тебя зовут?
– Раиса.
– Раечка, значит. Как жена нашего нового генсека.
Раиса согласно мотнула своей роскошной головой, потянулась за кофточкой.
– Погоди, – сказал ей Агеев, – сейчас еще одного клиента примешь.
Девушка снова согласно мотнула головой.
– Командира нашего обслужишь, – сказал Агеев, голосом подчеркнув слово «нашего», сделал это специально. Добавил: – От него все зависит…
Девушка в третий раз согласно мотнула головой, хотела прикрыться от Агеева кофточкой, но вместо этого лишь слабо улыбнулась – чего ж теперь прикрываться-то, когда все свершилось? Глаза ее округлились, налились слезами боязни. Она дернулась, словно от укола, выронила из рук свою нарядную кофточку и вновь прижала пальцы к губам.
– Тихо, не дергайся, – попытался ее успокоить Агеев, – я же сказал, теперь все будет зависеть от нашего командира. – Помолчав, добавил хрипловпато, словно бы прокатав во рту свинцовую дробь: – И от тебя тоже. Понятно, детка?
Слово «детка» было для Агеева чужим, не из его лексикона, – скорее из лексикона Сметанина. Он прошел в кабину, сел на подлокотник своего кресла.
– Как дела? – спросил Сметанин.
Агеев скорее понял по губам, чем расслышал вопрос шефа. Приложил к уху один наушник. Сметанин повторил вопрос, потом подмигнул: ну как, мол? Второй пилот поднял вверх откляченный рогулькой большой палец, сверху его посыпал «солью». Этот красноречивый жест в команде двоих много значил.
– И ее тоже? – спросил Сметанин и, не дожидаясь ответа, похвалил: – Скор на руку, однако!
– Ее я оставил, – произнес Агеев в дырчатый пятачок ларингофона. – Она ждет тебя.
– Как? – Брови у Сметанина поднялись высоко, взгляд сделался жестким. – Что за манная каша с невыковырнутым изюмом? Ты хоть соображаешь, что сделал?
У Агеева от взгляда командира на спине, под лопатками, возник неприятный холодок, он поежился, хотел было сказать, что сейчас пойдет и сделает то, что не сделал, но вместо этого пробормотал примиряющее:
– Она нам еще пригодится, командир!
– Пригодится! – Сметанин фыркнул жестко.
– Дали слово, что об увиденном – никому, никогда, ни за что.
– М-да, ни за что до первого милицейского патруля.
– Ну зачем еще одну живую душу губить? С нас и без того на том свете спросится, Игорь Леонидыч! Зачем увеличивать счет?
– Как ее зовут, говоришь?
– Раиса.
– Прекрасная Раиса… Уж не Максимовна ли? Пхих! – оттаивая, уже чуть мягче фыркнул Сметанин. – Подведет нас с тобою эта девушка под монастырь. – Он озадаченно покрутил головой и произнес прощающе: – Ладно, держи штурвал!
Агеев вытащил из кармана затейливую зажигалку, украшенную сказочной бронзулеткой.
– А это тебе персональный подарок от покойничка.
Сметанин косо глянул на зажигалку.
– Оставь себе!
Агееву хотелось оставить зажигалку себе – очень уж ладная безделушка, хотя и совсем чужая, никчемная в старательском быту, где огонь добывают ударом камня о камень, а потом поддерживают сутками в старом ведре или сухой земляной выемке, калеча себе глаза дымом и прожигая одежду, в тайге красивой зажигалкой огонь не разведешь, но штука эта украсит карман любого богатого курильщика либо его письменный стол. По глазам командира Агеев понял, что зажигалка понравилась и ему.