Страница 8 из 35
Последняя вера
Неужто нас так искривило,что всем нам спасения нет,и стали идеи бескрылыв эпоху крылатых ракет?Неужто береза-калека,склонившись к последней реке,последнего человекаувидит в ее кипятке?Неужто не будет Биг Бена,Блаженного и Нотр-Дам,и хлынет нейтронная пенапо нашим последним следам?Но в том, что погибнет планетачеремухи, птиц, ребятья,не верю. Неверие это —последняя вера моя.Не будет за черепом черепопять громоздиться вверх.Не после войны, а передпоследний грядет Нюрнберг.И бросит в ручей погоныпоследний на свете солдат,и будет глядеть, как спокойнострекозы на них сидят.Окончатся все негодяйства.Все люди поймут – мы семья.Последнее государствоотменит само себя.Последний эксплуататор,раскрыв свой беззубый рот,как деликатес, вороватопоследние деньги сожрет.Последний трусливый редакторбудет навек обреченсо сцены читать по порядкувсе то, что вымарывал он.Последнему бюрократу,чтоб смог отдохнуть, помолчать,в глотку воткнут, как расплату,последнюю в мире печать.И будет Земля крутитьсябез страха последних лет,и никогда не родитсяпоследний великий поэт.5 июня 1979«Москва из бревнышек сложилась…»
Москва из бревнышек сложилась,и в каждом бревнышке былата золотящаяся живость,где сладко плакала смола.Москва сложилась из кровинок,замытых плах и мостовых.Москва сложилась из кривиноквсех переулочков своих.Москва – самой Москвы творенье.Она, с расчетом фунт на фунт,одной рукой варя варенье,другой заваривала бунт.Какие здесь писались книги!Как это после взорвалось!Как в руки прыгали булыги,стряхнув с боков своих навоз!Москва в бубенчиках и дугахнабат скрывала вековой.Москва, раздумавшая думать,уже не сможет быть Москвой.В Москве есть жесткость.Есть и женскость,и так черты ее мягки.Неисправима деревенскостьзеленых двориков Москвы.Столицы нету нестоличней,но среди всех других столицМосквы домашнее величьене растворится, устоит.Еще Москва не все сказала,не всех великих родила,еще не все мечи сковалаи в наши руки раздала.Кто знает – что внутри припрятали думой высверлен какойМосквы асфальтовый оратайв жилете желтом и с киркой?Чье сможет внутреннее зреньеувидеть, что́ на волоске,чем забеременело время?Но роды сбудутся — в Москве.И будут, вскормленные славой,новорожденные крепки,как будто нашей златоглавойноворожденные кремли.И пусть, когда ребенок сможетсказать начальные слова,«Москва…» – из лепета он сложит,и снова сложится Москва!17 июня 1979«Москва поверила моим слезам…»
Москва поверила моим слезам,когда у входа в бедный карточный сезамсвятую карточку на хлеб в кавардакея потерял, как будто сквозь дыру в руке.Старушка стриженая – тиф ее остриг —шепнула: «Богу отдал душу мой старик.А вот на карточке еще остались дни.Хотя б за мертвого поешь. Да не сболтни!»Москва поверила моим слезам,и я с хвостов ее трамваев не слезал,на хлеб чужое право в варежке везя…Я ел за мертвого. Мне мертвым быть нельзя.Москва поверила моим слезам,и я ее слезам навек поверил сам,когда, бесчисленных солдат своих вдова,по-деревенски выла женская Москва.Скрипела женская Москва своей кирзой…Все это стало далеко, как мезозой.Сезам расширился, с ним вместе кавардак,а что-то снова у меня с рукой не так.Я нечто судорожно в ней опять сжимал,как будто карточки на хлеб, когда был мал,но это нечто потерял в людской реке,а что, не знаю, но опять – дыра в руке.Я проболтался через столько долгих лет,когда ни карточек, ни тех старушек нет.Иду навстречу завизжавшим тормозам…Москва, поверишь ли опять моим слезам?17 июня 1979Пуговицы
С детства я с людьми состукивалсяв толкотне локтями, ребрами.«Ты опять посеял пуговицу!» —мать ворчала, но по-доброму.Пуговицы вы мои, вас я сеял,как репьи.Вы переживали,что на чье-нибудь пальтов наказанье ни за чтовас перешивали?Пуговицы вы мои,вас трамвайные боивырывали с мясом.Вас, как будто часть меня,пожирала толкотня,запивая квасом.Лучше бы всходили вына булыжнике Москвыдеревцами уличнымине простыми — пуговичными,чтоб на деревцах рослипуговицы всей земли:флотские, солдатскиеи любые штатские…Избегаю толкотни —впрочем, повторяется.Пуговицы таковы —все равно теряются.Пуговицы вы мои,толкотня — не пытка.Пытка — если меж людьмиоборвалась нитка.Невозможно быть в родстве,хлеб делить и песни,став застегнутым на всепуговицы вместе.Пусть все пуговицы в рядобрывают с ходу —ребра в ребра я прижатко всему народу.20 июня 1979