Страница 32 из 35
7Над обезрыбевшим Тибром ночьювитают не призраки легионеров,а наркоманов дрожащие тени,с ноздрями, белыми от кокаина,с руками, исколотыми насквозь…По старой своей подмосковной привычке,я каждое утро бегал над Тиброми слышал под кедами тоненький хруст.Я остановился однажды и вздрогнул,увидев десятки разбитых ампули одноразовых шприцев, а рядомвалявшееся в итальянской крапивечье-то растоптанное лицо.Лицо было русским. Было крестьянским,с красным гончарным загаром работы,с белыми лучиками морщиноквозле особенных – вдовьих глаз,чуть притененных белым платочкомв черную крапинку — будто осталсяпепел войны на платке навсегда.А почему глаза были вдовьи —я объяснить бы не смог, наверно,но женщина эта сноп обнималана поле, остриженном по-солдатски,и так прижималась к снопу головой,словно к чему живому, родному,будто она прижималась к мужу,войной отобранному у нее…Эта вдова оказалась в Римесреди пейзажных цветных фотографийна смятой рекламке Аэрофлота,кем-то забытой на берегу.Был скомкан в гармошку Василий Блаженный,разодраны тоненькие березы,и грязный оттиск чьего-то ботинка,как штемпель забвенья, лежал на лице.Подошва неведомого наркоманана это лицо невзначай наступила,когда, закатав свой левый рукав,он правой рукой вводил себе в венузабвенье о будущем атомном пепле,который возможен, если возможнозабвенье о пепле прошедшей войны.Забвенье уроков истории – этоне что иное, как наркоманство.Какая разница, что за наркотик:ампула или просто поллитраза пазухой у наркомана футбола!А телевизионные наркоманы!Для них телебашни — гигантские шприцы,вкалывающие под кожу забвенье.И даже невинный зубной порошок —наркотик, если трусливый языкдержат за вычищенными зубами.Мебель, сервизы, машины — для многихэто наркотики в твердом виде.Были бы в жидком виде дубленки,шприцем их впрыскивали бы под кожужалкие наркоманы вещей.А наркоманы власти и денег!Неужто всемирным штемпелем чернымподошва атомного наркомананаступит сразу на все лица,как на крестьянское вдовье лицо?!«Да, наркомания – это проблема…» —кто-то вздохнул у меня за спиной.Это сказал пожилой итальянец,привязывая пропотевшую майкувокруг добродушного животаи прямо на россыпи ампул разбитыхперешнуровывая свой кед.«А может быть, — он усмехнулся, — мы с вамитоже немножечко наркоманы?Бегаем как сумасшедшие утром,а не убежишь от себя никуда!Так спрашивается — для чего нам бегать?»Но все-таки он побежал, и неплохо.Сквозь кеды просматривался артрит,но икры пружинили как молодые,и капли с облезлого носа летелив крапиву, на ампулы и на песок.И я побежал. Через Тибр перепрыгнули оказался в Москве у киоска,где мама раскладывала газеты,как будто бы свой ежедневный пасьянс.Я тихо сказал ей: «Одну «Вечерку».«Послезавтрашнюю?» — спросила мама,не поднимая усталых глази голос мой не узнав из-за шума.Я оторопел.Мне порой давалив редакциях завтрашние газеты,но послезавтрашние — никогда.Я потоптался. Сказал: «Не надо…Лучше вчерашнюю, если можно…»И мама вздохнула грустно и горько:«Никто послезавтрашних не берет».И я побежал от мамы, от страхавзглянуть в послезавтрашние газеты,и оказался в Италии снова,и в каждой встреченной итальянкевидел будущую вдову.Вдовы будущие в соборахс трупами будущими венчались.Вдовы будущие рожалибудущих убитых младенцев,которым одна достанется елка —всемирная елка погибших детей.И мне закричал мальчишка-газетчик,роняя сопли на заголовки:«Синьор, послезавтрашние газеты!И вы не хотите? О мамма миа!Какими все трусами стали, синьор!»Страшно заглядывать даже в завтра,а в послезавтра — мороз по коже:вдруг там лежит ледяная пустыня,где на земле даже вдов не осталось,а вся земля оказалась вдовой?И только висит Христос опустевший,в ладони которого вбиты, как гвозди,шприцы отчаявшихся наркоманов…Быть может, об этом пророчески думалхудожник великого кватроченто,нарисовав на холсте не Христа,а только пустую его оболочку?Тогда еще не было ядерной бомбыи ее лицемерной дочки — нейтронной,но если не бомба нейтронная, кто жена этой картине, такой современной,навек уничтожив Христа самого,кожу его приберег для пошивасапог, кошельков и хозяйственных сумокв грядущих освенцимских мастерских?И я крикнул Христу сквозь рев самолетов:«Христиане с бомбами — не христиане!Убийцы людей — это христоубийцы!Чего ты добился? Ты распят, и только…Зачем ты сказал, что все люди – братья?Зачем восходить на голгофы, еслиголгофой атомной кончится все?!»И закружились блоковской вьюгойвсе послезавтрашние газеты,и тихо к Христу подошла моя мама,кожанкой воинствующей атеисткиего опустевшее тело прикрыв,и выдохнула нечаянно: «Бедный…»