Александр II

– Я только что оттуда, – отвечал тот, – и советую вам, граф, не ходить туда. Мой полк скоро будет готов.

– Нет! – запальчиво вскричал Милорадович. – Я не хочу вашего г… полка! Да и не хочу, чтобы этот день был запятнан кровью!

Он взял лошадь адъютанта Орлова. Ряды конногвардейцев разомкнулись, и Милорадович выехал на площадь, с которой его через полчаса увезут смертельно раненным.

В полдень Николай послал Адлерберга к князю Долгорукому, обершталмейстеру императорского двора, а проще говоря – главному конюшему, с приказанием приготовить выезд императрицы-матери и жены с детьми в Царское Село.

Сам же, положась на волю Божию, выехал на Сенатскую площадь, дабы рассмотреть положение мятежников, и был встречен выстрелами. Николай никогда ранее не бывал в бою, но этот свой первый бой он должен был выиграть. Пока же он отступил.

Центр Петербурга опустел. Везде ворота были заперты, магазины закрыты, и только одни дворники изредка выходили из калиток узнать, что делается на улице. Тишина, самая печальная и самая тревожащая, царствовала повсюду, вспоминали после очевидцы.

Александра Федоровна прошла в комнату, где находились дети. Никакого в них не было величия, просто напуганные котята. Уставясь на картину Буше, она внимательно разглядывала глупую веселую даму, к губам которой не менее веселый кавалер в чулках и парике подносил бокал вина. «Ходит птичка весело по тропинке бедствий…» – пришли на ум слова старой песенки. Она вдруг поняла, что тяготило ее – тишина. Плотно закрытые двойные двери отгородили ее от невиданной ранее во дворце суеты, громких разговоров и беготни. Все это волновало, но тишина беспокоила еще больше.

Оставив Машу, Ольгу и грудную Сашеньку под присмотром фрейлин, с маленьким Сашей она прошла в маленький кабинет императрицы-матери.

Им освободили место у окна, пододвинули кресла. Примостившаяся рядом на банкетке истинный друг императрицы баронесса Цецилия Владиславовна Фредерикс не теряла присутствия духа, и ее пустая болтовня производила обычное успокоительное действие. Окна покоев Марии Федоровны выходили на Адмиралтейство, но видны были и набережная, и разводная площадь. Все было заполнено людьми. Вперемешку двигались ряды военных мундиров, конный строй и штатские в темных шубах, шинелях, поддевках.

– Матушка, нельзя ли послать кого-нибудь узнать, что там? – просительно сказала Александра Федоровна и вдруг заметила удивленные глаза императрицы-матери. Да, верно, и самой можно теперь повелевать… но было непривычно.

Послали одного гонца, другого, третьего – они не возвращались. Попросили Карамзина, и бедный старик побежал, и еще несколько раз бегал, чтобы успокоить новую императрицу – император жив.

Падал мелкий снег. К трем часам почти стемнело.

К этому времени петербургский митрополит Серафим и киевский митрополит Евгений также были отправлены уговаривать восставших солдат. В полном облачении, в сверкающих драгоценными камнями митрах отправились они с крестом и Евангелием на площадь. Митрополит Серафим громко заявил перед шеренгой солдат, что перед Богом свидетельствует: воля покойного государя и великого князя Константина состояла в том, чтобы царствовал Николай. Ему кричали, что не верят.

Солдат вывели на площадь обманом. Не за свободу пошли они, а за законного, как им объяснили умные офицеры, «царя Константина и его жену Конституцию». Мужики в серых шинелях не революции хотели, а порядка.

Над стариком-митрополитом смеялись, ему открыто грозили, и он поспешил уйти. Во дворце Мария Федоровна спросила его: «Чем нас утешите? Что там делается?» – «Обругали и прочь отослали», – только и ответил первосвятитель столичный.

«Толпа знати в Зимнем дворце час от часу редела», – хладнокровно отмечал Карамзин, находившийся там с утра. Он нетерпеливо ожидал пушечного грома, уверенный, что нет иного способа прекратить мятеж, «нелепую трагедию наших безумных либералистов».

Зимний дворец оказался почти без охраны, как и предполагали мятежники. Туда под командой офицера Н.А. Панова Рылеев отправил неполный батальон лейб-гренадер для захвата дворца и царской семьи. Хотя приказания Николая Павловича в тот день выполнялись с промедлением, однако направленные им гвардейский и учебный саперные батальоны успели дойти и выстроиться во дворе Зимнего до прихода Панова.

– Да это не наши! – закричал Панов и поворотил гренадер, бросившихся бежать обратно на площадь.

Меж тем к Московскому полку присоединились весь гвардейский Морской экипаж и часть гренадер. К преображенцам – Измайловский, Семеновский, Павловский и Егерский полки.

Толпившийся на площади народ начал колебаться. Соблазн сопротивления власти, неподчинения начальству имеет волшебную силу над русским человеком.

Вожди мятежа уже поняли, что цель их – подчинить своей воле Сенат – недостижима. После принятия присяги сенаторы поспешили разъехаться. Князь С.П. Трубецкой, пораженный малочисленностью заговорщиков, не решился возглавить мятеж. Военной смелости у него было с избытком, но только сейчас он понял, что недоставало гражданской мудрости. Укрывшись в доме сестры, графини Елизаветы Потемкиной, он жарко молился. «О Боже! Вся эта кровь падет на мою голову!» – в ужасе повторял он.

А к этому времени на площади многие из собравшейся толпы стали перебегать к восставшим. Ремесленники, крестьяне, купцы, разносчики, чиновники, подмастерья, любопытствующие, школьники – все они, волнуемые речами офицеров и небывалостью событий, окружили каре восставших. Толпы людей, хлынувшие на площадь позднее, не пропускались жандармами, народ толпился за правительственными войсками, образуя второе кольцо. Вскоре Николай понял опасность такого окружения десятками тысяч простонародья.

Шум и крики усиливались. Рабочие-строители из-за забора «исаакиевской деревни» стали кидать поленьями в группу генералов. Принц Евгений Вюртембергский, племянник Марии Федоровны, повалил конем одного рабочего и закричал:

– Ты что делаешь?

– Сами не знаем. Шутим-с, барин, – отвечал тот.

Из рядов мятежников раздавались выстрелы. Утром Каховский смертельно ранил Милорадовича. Позже стреляли в генерала Воинова, жестоко избили флигель-адъютанта Бибикова; в великого князя Михаила, также уговаривавшего солдат покориться, стрелял Вильгельм Кюхельбекер, но револьвер дал осечку. Надо было решаться положить конец бунту – так повторяли люди рядом, а он кивал механически и ничего не приказывал, отъезжал к Зимнему дворцу и возвращался.

Французский посол Ла Ферронэ подошел к нему и выразил готовность поддержать его авторитет присутствием всего дипломатического корпуса.

– Благодарю вас, – отвечал Николай Павлович на безупречном французском языке, – но это дело семейное, здесь Европе делать нечего.

Чего ждали мятежники? Намечено было заранее, что в случае неудачи они ретируются на военные поселения близ Новгорода и превратят последние в очаг сопротивления. Ростовцев мельком слышал об этом и среди прочего сообщил в письме Николаю. Подобный исход сулил опаснейшую угрозу.

– Ваше величество, толпа все растет, они могут окружить войска, а скоро стемнеет. Могут и дворец захватить! Позвольте послать кавалерию!

Конная гвардия, ведомая Алексеем Орловым, первой пошла в атаку, но по тесноте и от гололедицы ничего не смогла добиться. Лошади были подкованы без шипов и падали вместе с всадниками.

– Государь! – вновь подъехал генерал-адъютант Васильчиков, начальник гвардейского корпуса. – Нельзя терять ни минуты! Ничего не поделаешь – нужна картечь!

У него самого была эта мысль, но прибывшая артиллерия оказалась без зарядов. За ними послали. «Неужели придется начать царствование пролитием крови своих же подданных?» – ужасался он и все медлил.

– Заряды есть? – спросил он.

– Подвезли, – наклонил голову генерал. – Только так вы можете спасти империю и династию.

Николай был благодарен Васильчикову за эти слова. За несколько часов на бунтующей площади он пережил и передумал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Не случайно многие отмечали, что Николай Павлович стал иным после того.