Александр II

Был выработан план: отказавшиеся присягать полки выводить на Сенатскую площадь рано утром. Силой оружия заставить Сенат объявить существующую власть низложенной и одобрить Манифест к русскому народу. Диктатором избрали князя Сергея Петровича Трубецкого.

В революционном Манифесте объявлялось об уничтожении бывшего правления и учреждении Временного революционного правительства, о ликвидации крепостного права и уравнении всех граждан перед законом, о введении свободы печати и занятий, гласного суда присяжных и всеобщей воинской повинности.

Одобрение Сената должно было придать видимость законности действиям мятежников. Гвардейский Морской экипаж и Измайловский полк под командой Якубовича должны были захватить Зимний дворец и арестовать царскую семью. Предполагалось, что после решения Учредительным собранием – Великим собором – вопроса о форме правления в России или из Романовых будет избран конституционный монарх, или они будут изгнаны за границу. Но это были лишь рассуждения для простаков.

Вожди давно наметили иной план. Рылеев просил Каховского утром 14 декабря проникнуть в Зимний дворец и, действуя как бы от себя, убить Николая Павловича. «Открой нам путь!» – просил Рылеев, всего семь лет назад приветствовавший рождение сына Николая Павловича. В обоих случаях Рылеев был вполне искренен. То был век людей искренних. Наконец, стоит ли говорить, что при захвате Зимнего дворца более чем вероятной была гибель большей части, если не всей, царской семьи.

Правда, по настоянию некоторых предусмотрительных членов общества рассматривался вариант возведения на престол семилетнего великого князя Александра при передаче правления Регентскому совету, что было бы «понятнее народу». Судьба же взрослых членов царской семьи в этом случае была весьма неопределенна.

Но неудачи преследовали заговорщиков одна за другой. Каховский отказался, не пожелав выглядеть террористом-одиночкой. Грозный по виду Якубович также отказался возглавить штурм дворца, сказав, что будет полезнее на площади. Рылеев искал замену…

Рано утром 14 декабря на маленького Сашу надели Андреевскую ленту и повезли в Зимний дворец. Широкая голубая лента и тяжелая звезда высшего российского ордена принадлежали ему от рождения, но сегодня впервые были надеты всерьез. Это и радовало, и пугало.

День был сумрачный. Тяжелое серое небо сеяло снегом с дождем. Карету еще не переставили на полозья, и потому она часто проваливалась в рытвины. В карете было тесно. Сестры капризничали, фрейлины их успокаивали. На него никто не смотрел.

Брызги снега и грязи залепили окошки, и были плохо видны в утренних сумерках знакомые здания на Невском. Саша потрогал большой холодный орден и решил, что, когда станет царем, будет ездить в карете только один.

Николай Павлович 14 декабря поднялся еще затемно. «Нынче или я буду государь, или мертв», – сказал он себе. Мысль о возможности смертельного исхода не покидала его последние дни. Из головы не шли рассказы о гибели Людовика XVI с Марией Антуанеттой и цвета французской аристократии от рук парижской черни. Еще страшнее были глухие толки об убийстве отца руками его же слуг… Этой ночью он молился с плачущей женой, а после сказал ей: «Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество и, если придется, умереть, – умереть с честью». Он был готов ко всему.

И все же огромная внутренняя сила этого человека заставила его собраться и вступить в борьбу.

В шестом часу утра во дворец прибыли все генералы и полковые командиры гвардии. Объяснив им, почему после присяги, принесенной ранее Константину Павловичу, он ныне вынужден покориться его воле и принять престол, к которому после отречения брата является ближайшим в роду, сам прочитал им духовную покойного императора Александра Павловича и полученный из Варшавы акт отречения Константина.

Генералы и полковники слушали в угрюмом молчании. На вопрос нового государя, можно ли быть уверенным в их преданности и готовности жертвовать собой, отвечали утвердительно. Николай приказал им ехать по своим полкам и привести полки к присяге.

Несмотря на пугающие слухи, генерал-губернатор граф Милорадович в полной парадной форме и голубой ленте перед присягой утром заехал к своей милой Катеньке Телешовой, двадцатилетней балерине Александрийского театра. Вскорости прискакал вестовой, соскочил с лошади и, гремя шпорами, побежал по лестнице в квартиру Телешовой. Через несколько минут сам граф сбежал вниз, и карета в четверке помчалась по Невскому.

Милорадовича любили солдаты и отмечало начальство. Смелость его была легендарной. Из всех войн он выходил без ранений, с орденами. Ему исполнилось пятьдесят четыре года, но он был полон сил и энергии.

Еще поутру пребывал в уверенности, что не бунт в столице, а дурь головы некоторые замутила.

Рано утром скороходы и курьеры обегали весь центр столицы. От двора было повелено всем, имеющим право на приезд, собраться в Зимнем дворце к 11 часам утра. В тот же час Синод и Сенат должны были собраться у себя для принесения присяги. Так было объявлено вчера, и, узнав об этом от Оболенского, на это рассчитывали заговорщики. Но члены Сената и Синода принесли присягу много раньше, в 7 утра.

Николай не мог сидеть на одном месте. Он переходил из комнат в залы, жадно бросался к приехавшим за новостями.

Примчался Милорадович, две недели назад противившийся признанию его законным государем, и уверял в полном спокойствии столицы. Командир конной гвардии генерал-майор А.Ф. Орлов доложил, что полк присягу принял. И.О. Сухозанет сообщил, что артиллерия присягнула, но в гвардейской конной артиллерии офицеры выказали сомнение в законности присяги Николаю, желая слышать удостоверение от великого князя Михаила, известного дружбой с Константином и потому будто бы удаленного из Петербурга. Нескольких «протестантов» Сухозанет был вынужден арестовать. По счастию, послышался голос брата, и Михаил Павлович показался на пороге кабинета. Он с готовностью отправился для приведения заблудших в порядок.

Все это были огорчительные неприятности, не более. Николай ждал известий о заговоре, и вскоре они поступили.

– Государь! – воскликнул с порога генерал-майор Нейгардт, начальник штаба гвардейского корпуса. – Московский полк в полном восстании! Мятежники идут к Сенату! Я их едва обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка.

– Так… – наклонил голову Николай. Не миновала его чаша сия. – Пусть седлают конную гвардию. Дворец пока не покидать!

В кабинет вошла Александра Федоровна.

– Никс! – протянула к нему руки, – У меня сердце не на месте. Я боюсь за тебя! За детей! Вдруг они ворвутся сюда…

– Кавелин! – крикнул он адъютанту. – Приготовь у Эрмитажного подъезда те три кареты. И возьми у Орлова эскадрон!..

Простившись с женой, Николай отправился на Сенатскую площадь. Им двигало желание поскорее так или иначе развязать завязавшийся узел. На площади уже стоял батальон преображенцев. Конные кавалергарды, шесть эскадронов, обогнув строящийся Исаакиевский собор, размещались перед домом князя Лобанова-Ростовского. Здесь же собрался дипломатический корпус.

По воспоминаниям очевидцев, Николай был чрезвычайно бледен, по виду то решителен и грозен, то растерян в высшей степени. В одном мундире с голубой лентой он ехал верхом перед батальоном преображенцев от Дворцовой площади к Сенатской – рядом была дюжина генералов, но вдруг стало ясно, что никто из них не решается взять в свои руки подавление мятежа.

– Дело идет дурно, государь! – сказал вышедший из кареты Милорадович. – Мятежники не хотят уходить с площади, но я пойду уговорю солдат.

– Вразумите их, граф! – отвечал Николай. – Скажите, что их обманывают! Вам они поверят.

Милорадович в объезд, через Синий мост, по Мойке, Поцелуев мост добрался до конной гвардии, ставшей между зданием Адмиралтейства и мятежниками.

– Поедем вместе их уговорим! – предложил он Алексею Орлову.