Страница 20 из 40
7Несчастны те, чье телос душой разведено.Любить – как сделать дело:вот все, что им дано.Быть бабником – скучища.Кто Дон Жуан? Кастрат.Монахом быть не чище.Монахом быть – разврат.А мы грешили смело,грешили, не греша.Была душа как телои тело как душа.Ресницами в ресницы,и мед сквозь них густой,и не было границымеж телом и душой.8Любите друг друга под душем,любите друг друга под душем,любите друг друга под душемв дарованный Господом час,как будто стоите под медом,как будто стоите под медом,как будто стоите под медом,усталость смывающим с вас.9Медленная смерть желаньямоего и твоего —воскрешение желаньятвоего и моего.Мед тягучий, мед могучий,дай не сытость — жажду дай, —то отливом меня мучай,то приливом награждай.10Выше тела ставить душу — жизнь, достойная урода.Над душою ставить тело — это ложная свобода.Помоги мне, мать-природа, чтоб я не был из калек,чтобы тяжесть, чтобы сладость, чтобы даже горечь медамою душу с моим телом тайно склеила навек.Флорида, март – апрель 1972
Много лет печаталось с подзаголовком «Монолог американского молодожена». Уводящей в сторону врезкой приходилось прикрываться не только от цензуры, но и от нашего читательского ханжества. По той же причине издатели раньше никак не решались помещать выделенную веселую строфу.
В долине теней
Куда ты бредешь, индианка,вдоль снежной скалистой гряды,заштопанное одеялоприжав к исхудалой груди?Какая скрывается драма,невидимых полная слез,под крышей седого вигваматвоих поредевших волос?Туристские магазины,где в руки суют с огонькоминдейские мокасиныс предательским штампом: «Гонконг».Какой-то покрытые сыпьюи с гривами, словно мазут,подростки индейские – хиппичинарики чьи-то сосут.Индейских костров над горамине видно и нет лошадей.Лжепламя, лжепламя, лжепламяв золу превращает людей.И, мимо чумных кадиллаковсебя по шоссе волоча,куда ты бредешь, индианка?Ты в гости? Ты ищешь врача?Кричат, тормозя, моточерти:«Куда тебе? Мы подвезем…»«Я к смерти, сыночки, я к смерти…Меня подвозить не резон…»И все-таки, смерти помимо,в старухе, бредущей бочком,мерцает почти что незримокакая-то цель – светлячком.И все-таки от милосердьяотказывается в пути,и все-таки ей перед смертьюкуда-то, а надо зайти.На полуанглийском так страннобормочет в долине теней.Орлиные перья туманапокачиваются над ней.Глядит на жалетелей сухо,придумав от горя дела,и не понимает старухатого, что давно умерла.Аризона, май 1972Второй фронт
Мы ждали второго фронта,мы ждали второго фронта,мы ждали второго фронта,а он был так занят: «Дела…»Притворно ленивый хитрюга,он был непохожим на друга,когда наша русская вьюгав степях отпевала тела.И фронтик второй, словно франтик,примеривал траурный бантик.Он был не солдат – интендантик:в бою помогают не так.Мы были мальчишки, девчонки,и липкие банки тушенкииз бабушкиной кошелки —с Америкой первый контакт.Ни роты, ни взвода хотя бы…В Атлантике, видно, ухабы.Ну что ж, – партизанили бабыи шли в плугари, в косари.Мальцы над железною стружкойи с тяпкой – нелегкой игрушкой:вот кто был Америкой русскойи фронтом вторым изнутри!Но все же под криком совиныммальчишки по старым овинамиграли с Гекльберри Финном,который, что кореш, был свой,и если бы сложности веказависели только от Гека —был раньше бы фронт второй!Но, к небу оружье вздымая,друг друга к сердцам прижимая,два фронта встретились в мае!Казалось – над Эльбой сидят,как ангелы, русские дети,и американские дети —всего человечества дети! —на мокрых погонах солдат.Был общий наш май искорежен,холодной войной приморожен,в такой холодильник положен,чтоб снова – ни-ни! – не расцвел.Запрятанный, как в Заполярье,затянутый пасмурной хмарью,он после подернулся гарьювьетнамских пылающих сел.И вот я в Америке. Сиена,как остров. И грязная пенанесется, беснуясь растленно,и на пол швыряет меня.Фашистики, хамы, отребьепод ложечку бьют, словно в регби,как будто бы не было Эльбыи ангелов майского дня.Бьют русское слово с размаху.Эстрада похожа на плаху.Нет места в поэзии страху,но в ней защищенность нужна.Поэты, советовал вам бы:учите хореи и ямбы,но прежде – карате и самбо,иначе вам будет хана.Под ребра бьют русское слово,но собранно и суровосолдатами фронта второгостуденты бросаются в бой.Закон всех на свете побоищ:кто вовремя рядом, тот стоящ,и американская помощь,такая – она на большой!Все вдрызг, как в портовой таверне,но вижу в бушующей сквернеи Барри, и Берта, и Берни,дерущихся, как на войне.Боль гложет пронзительно, остро,но Сима и Хана – вы просто,как фронта второго медсестры,с бинтами спешите ко мне.Поэзию хамы, кастратыхотели столкнуть бы с эстрадыи были сплясать бы так радына трупах растоптанных строк.Но ты поднимаешься снова,все в ссадинах, русское слово,открытие фронта второгопрекрасно, когда оно в срок.Сан-Поль, Миннеаполис, апрель – май 1972