Страница 12 из 51
Только взобрались они на низкий берег, усеянный обломками базальтовых глыб, как стало ясно, что этот оглушительный шум производит не вода, а птицы. На высоких серых прибрежных скалах разместился «птичий базар». Десятки тысяч белогрудых кайр и чаек не боялись людей, и только, когда пришельцы близко подходили к гнездам и чересчур бесцеремонно рассматривали их маленьких, еще не совсем оперившихся птенцов, птицы, хлопая крыльями, поднимали отчаянный крик.
Мыс Флора — своеобразная «Международная гостиница» Арктики. Сюда заходят все суда, плавающие в этих широтах. Многие исследователи, мечтавшие о славе завоевателей Северного полюса, побывали здесь.
На берегу возвышалась высокая серая пирамида из зернистого мрамора. На обращенной к северу стороне памятника была высечена надпись:
«Кверини, Стеккен, Олльера
„Стелла Поляре“
1900 г.»
Этот памятник поставлен итальянским исследователем герцогом Абруццким в честь трех участников его экспедиции, погибших на пути к полюсу.
Шмидт нашел недалеко от памятника кусок развалившегося спасательного круга с надписью «Стелла Поляре» и взял его себе на память.
Мраморный обелиск на мысе Флора служил и своеобразным арктическим почтамтом. В углублении памятника находился железный пенал для писем. В нем были полуистлевшие от времени записки, оставленные многими побывавшими здесь за четверть века экспедициями. Наиболее ветхие из них страшно было развернуть. Рядом со старыми письмами белели новенькие визитные карточки американских туристов, приплывавших сюда на зафрахтованных ими норвежских зверобоях.
Последняя карточка была вложена в 1928 году участницей поисков потерпевшего аварию на пути к полюсу дирижабля генерала Нобиле американкой Бойд.
Краткое письмо, оставленное в «почтовом отделении» мыса Флора и написанное рукой Шмидта, гласило:
«Всегда будем чтить память героев Арктики».
Мыс Флора на картах всего мира значится как международная продовольственная база для терпящих бедствие в Арктике. Но в действительности, если бы кто-нибудь и попытался найти здесь спасение, то только ускорил бы приближение конца своих страданий.
На болотистом берегу среди огромных валунов были разбросаны обрывки собачьей упряжи, сломанные ящики, заплесневевшие галеты, ржавые банки. Эту печальную картину Отто Юльевич описал в дневнике:
«Все разрушено, разбито, расковырено. На земле разбросаны зерна кофе, патроны. Кто-то не просто воспользовался продуктами, а дико разграбил, хищно и поспешно, бросая менее нравившееся. Русских не было здесь с 1914 года, значит, это дело иностранных промысловиков или туристов».
Приводить в порядок тот хаос, который нашли на мысе Флора, седовцы не имели времени. Капитан нервничал: льды надвигались на корабль, а идти до него было далеко.
Не отдохнув после тяжелого перехода по льдам, приступили к установке Советского флага. Укрепили его основательно, грудой камней. Красный металлический флаг было хорошо видно издалека.
На обратном пути при переходе через трещины вместо флагштока пользовались найденными на берегу бревнами. Кем-то оставленную здесь шлюпку не тронули. Она может кому-нибудь пригодится.
…Корабль медленно входил в бухту Тихую. С палубы хорошо была видна огромная квадратная скала черно-зеленого цвета — Рубини-Рок, вздымающаяся прямо из воды напротив невысокого мыса Седова.
Высокий деревянный поморский крест поднимался к небу. Он был сооружен пятнадцать лет назад экспедицией лейтенанта Седова как астрономический знак.
Все здесь напоминало о мужественном и настойчивом русском исследователе Арктики Георгии Яковлевиче Седове. В 1914 году в этой бухте встало его небольшое зверобойное судно «Святой Фока» на вторую зимовку. Отсюда тяжело больной цингой Седов ушел с двумя матросами и пятнадцатью собаками к Северному полюсу. Ушел, чтобы не вернуться. Это был героический поступок человека, решившего самой своей гибелью еще раз привлечь внимание к тому, чего он так страстно добивался всю жизнь, — к достижению той заветной точки, в которой сходятся все земные меридианы.
В. Ю. Визе в молодости был сподвижником Г. Я. Седова. Он тщетно пытался тогда отговорить Седова от похода на полюс и с грустью проводил его в последний путь.
Присутствие на пароходе непосредственного участника происшедших здесь трагических событий вызвало у седовцев сосредоточенно-грустное настроение, хотя ярко освещенная солнцем бухта Тихая была одним из красивейших уголков за полярным кругом. Вокруг нее с севера, востока и юга поднимались, защищая бухту от свирепых арктических ветров, скалы высотой до 200 метров с нагроможденными на них ледниками.
Бухта Тихая расположена в северо-западной части острова Гукера, занимающего центральное место в архипелаге, вдавалась в остров почти на 2 километра.
— Кажется, лучшего места для зимовки нам не найти, — сказал Шмидт, обращаясь к Визе и Самойловичу; с ним согласились.
1 августа начальник экспедиции записал в свою тетрадь:
«…Решили строить полярную станцию здесь, под крестом, поставленным Седовым. Рано утром капитан, промеряя глубину, подошел к этому месту. Ему удалось встать в 30 метрах от берега. Идеальные условия выгрузки».
Но и при «идеальных» условиях выгрузка была очень тяжелой и трудоемкой задачей. Одно дело разгружать корабль у оснащенного механизмами причала порта, совсем другое у девственного берега арктической земли, забитого стоящими на мели айсбергами.
На два больших карбаса лебедки опускали строительные материалы — доски и бревна. В бухте Тихой почти никогда не бывало по-настоящему тихо, и свежий ветер кренил карбасы набок. Доски сползали в воду вместе с матросами, которым приходилось поэтому не раз искупаться в студеной воде Ледовитого океана. Только что бывшие в воде продрогшие люди садились за весла, а потом на берегу, на собственных плечах, спотыкаясь о скользкие камни, переносили тяжелый груз. И все же за четыре дня все строительные материалы были доставлены на берег. Запылали костры, отогревавшие промерзшую землю под фундаменты. Плотники начали возводить стены кладовой. Все шло хорошо. Но в эти дни Арктика принесла путешественникам новое испытание. 6 августа корабль сел на мель.
«…Периодически в бухту надвигаются льды, тогда ночью будят капитана. А сегодня они внезапно надвинулись днем сплошной массой, — записал в дневнике Отто Юльевич. — Это произошло во время обеда. Вахтенный штурман поздно их заметил и поэтому поздно доложил капитану. Уже ничего нельзя было сделать.
Льдины вперемежку с айсбергами двигались с быстротой хороших гребцов, напирали на корабль, громоздились у него. Мигом они содрали ржавчину с бортов, и море вокруг стало красным. „Седова“ оттащило к берегу и крепко посадило на мель. Большой пароход стал беспомощной игрушкой… Теперь целый день возимся. Крен порядочный, сидим основательно. К тому же льдина (айсберг) села на якорь, ее взрывают (толом). После каждого взрыва отлетают осколки, откалываются части и она покачивается, поворачивается, но опять сидит…»
Напрасно изо всех сил работали машины. На айсберг закинули тросы, пытались подтянуться, но все безуспешно. К концу дня седьмого августа удалось развернуть корабль, но корма продолжала сидеть на мели. На помощь команде были брошены все участники экспедиции. Разгрузили кормовой трюм и начали перекачивать водяной балласт в носовую часть корабля. Это и решило дело. Через 36 часов непрерывного труда «Седов» под громкое «ура» сполз с мели на воду.
Шмидт всегда, всю жизнь, где бы он ни находился, познавал и осмысливал новое. Участвуя в аврале по снятию корабля с мели, он воспользовался случаем, для того чтобы овладеть и морской терминологией.
…«Надо выучиться целому словарю. „Канат“ — это якорная цепь. А наш канат, если толстый, особенно металлический, будет „строп“, поменьше, как веревка, — „конец“.
8 августа в бухте снова показались льды. Появилась опасность, что „Седова“ теперь выбросит на скалу и судно погибнет. Мгновенно были подняты якоря, и корабль спрятался между стоящими на мели айсбергами.