Блаженны алчущие

Фрэнк ждал от Грасса язвительного замечания, но тот выглядел задумчивым. Потом резко отошел дальше вглубь зала, а Фрэнк, обернувшись на шум, увидел на лестнице Филипа с дядей.

— Кто из вас нашел бумагу? — спросил Филип, взмахом руки заставив гул стихнуть.

Клерк скромно молчал, поэтому Фрэнк ответил за него: — Вашми… То есть Рой Пелусин.

— Я лишь выполнял указания Капитана, — Вашмилсть смущенно потупился.

— Тогда Пелусин, Роули, и все, кто видел андаргийца живым, поедут со мною. Мы созываем срочное заседание Тайного совета, и вы дадите на нем показания обо всем, чему стали свидетелями. Тебя это тоже касается, Фрэнк. Собирайтесь, а мне нужно рабочее место, чернила и лист бумаги.

Филипа усадили на место Вашмилсти, где было все необходимое для письма, и вскоре по белому листу потекли строчка за строчкой, начертанные его изящным почерком. Имена.

— Что вы собираетесь предпринять? — шепотом спросил Фрэнк, встав за плечом друга.

— Это список людей, входивших в компанию Веррета, явно и тайно — у меня имеются, так сказать, сведения изнутри. Я прикажу задержать их для допроса. Что до Веррета, как только Тайный совет вынесет распоряжение, дядя займется им по-свойски. Лучше, если указ будет подписан не одним лишь моим отцом, чтобы это не выглядело так, словно он избавляется от политических противников. Кстати, — Дописав, Филип окинул зал небрежным взглядом. — А где Грасс?

— Оставил бы ты его в покое, — вырвалось у Фрэнка. Он едва не прибавил: "Тем более, что Кевин скоро уезжает из города", но вовремя прикусил язык.

Кевин нашелся в дальнем углу, где беседовал с Алым Генералом. — Отправляйся заниматься канцелярскими делами, племянничек, это твое сильное место. А для нас с господином Грассом, — Оскар хлопнул Кевина по плечу, — найдется занятие поинтереснее.

— Быть может, я с вами? — Фрэнк хотел позаботиться, чтобы преступник не скрылся от правосудия, а не трепать языком перед Тайным советом. Но Кевин выразительно покачал головой, и Фрэнк послушался, верный своему новому принципу.

Алый Генерал со спутником уже направились к двери. Филип окликнул их. — Передай привет лорду Веррету от меня, дядя. Кстати, Грасс, у меня есть к тебе разговор. Когда мы закончим со всей этой неразберихой…

— Мне не о чем говорить с вами, лорд Картмор, — равнодушно ответил Кевин, и сразу вышел из зала. Следом, цокая шпорами, быстрым солдатским шагом удалился и Оскар.

Какое-то время Филип смотрел им вслед, кусая губы. — С субординацией у вас плоховато, — процедил он, наконец. — Ладно, пойдем заниматься политикой, чтобы эти двое смогли поиграть в войнушку.

XXVIII. ~ Непрощённый — II ~

Осень 663-го

Во Дворце Правосудия его заперли в темной камере, где времена суток сразу слились воедино, в одну бесконечную ночь. Кевину даже нравилось здесь, в укромной норе, где его не беспокоил никто, кроме надзирателей, приносивших скудный паек. Жаль, что рано или поздно придется выползать к безжалостному свету дня.

Скучать не приходилось — ведь у него были его мысли. Он прокручивал их в голове, снова и снова, бесконечный спор с Филипом и самим собой.

В один далеко не прекрасный день (или вечер, или ночь, но, скорее всего, днем или утром), дверь в его камеру протяжно застонала, словно предупреждая о неприятном визите. Сперва вошел тюремщик, повесил на крюк в низком потолке фонарь. Потом появилась она — мать.

Кевин не видел ее с тех пор, как судья зачитал наказание, назначенное ему за грехи, да и тогда — лишь мельком, за что был весьма признателен судьбе.

Если бы она могла прийти раньше, то пришла бы, в этом он не сомневался, — ведь это был ее долг, а долгом мать никогда не пренебрегала. Наверное, тюремщики смягчили правила перед самой экзекуцией.

Так нечестно. Эту пытку ему не назначали.

В тюремной тиши он готовился к этой встрече, и все же был потрясен, увидев мать на пороге. Из немолодой, но еще сильной женщины она в одночасье превратилась в старуху. Лицо изрезали новые морщины, плечи опустились, и вся она словно усохла.

Но ничто не могло смягчить ее резкие черты, пронзительный, прямой взгляд, непреклонный характер. Когда Кевин подошел ближе, его щеку обожгла пощечина.

Видно, в удар мать вложила все силы, что у нее оставались, потому что тут же покачнулась, оперевшись о дверь. Кевин потянулся поддержать, но мать отклонила его помощь резким жестом, показавшимся оскорбительнее пощечины, от которой горела половина лица.

Несколько минут мать стояла, пытаясь восстановить дыхание. — Что ж. Ты знаешь все, что я могу сказать тебе, — подвела, наконец, итог.

Наверно, надо было быть благодарным за это. Другие на ее месте устроили бы преутомительную сцену со слезами, криками и попреками. Но Регина Грасс-Ксавери-Фешиа никогда не любила тратить слова понапрасну, особенно на тех, кто их не заслуживал.

— Ешь, — На ее левой руке висела корзинка, которую мать умудрилась не уронить.

Внутри оказались холодное мясо, хлеб и сыр, головка лука — роскошные яства для узника, которого держали на хлебе и воде.

Садиться на скамью рядом с ним мать отказалась, и стоя смотрела, как Кевин ест. Хотя он был голоден, как волк, под этим взглядом, полным Безмолвного Осуждения и Благородной Скорби, куски застревали в горле.

— Благодарю. Я потом доем.

— Я бы пришла раньше, но заболела и не могла встать с постели, — Она не оправдывалась, просто констатировала факт.

— Мне очень жаль, — пробормотал он, потупясь, чувствуя, как на плечи давит привычный груз вины — на сей раз совершенно заслуженно. — Как ваше здоровье сейчас?

— Это неважно, — Мать помолчала, словно собираясь с силами. — Возможно, ты потерял здесь счет времени, но завтра состоится экзекуция.

После бесконечных тягучих дней, когда ничего не происходило, эта новость даже взбодрила Кевина. Наконец-то. Завтра он узнает, чего стоит, сумеет ли выдержать боль, как подобает мужчине.

— Мне удалось попасть к лорду Пеннеру, — Так звали судью, вынесшего приговор. — Я молила его заменить публичное наказание закрытым, но…

Это сразу испортило ему настроение. — Не хочу, чтобы вы унижались из-за меня.

— Ты поздно об этом подумал, — спокойно ответила мать. — И потом, не забывай, твой позор — позор всех Ксавери-Фешиа.

Его друг оказался хуже врага, девушка, что ему нравилась, — влюбленной в другого, и даже его позор не принадлежал ему. Впору было засмеяться.

— К чертям Ксавери-Фешиа. Никому из них до нас дела нет, коли вы еще не заметили.

— Я — Ксавери-Фешиа. Твои предки были Ксавери-Фешиа. Я вижу, что ты забыл об этом.

— Я все помню. Вы тоже можете идти к Темнейшему, хотел он прибавить, но вместо этого отправил в рот еще кусок жилистого мяса и принялся ожесточенно жевать. Внутри нарастал гнев, уже привычная черная злоба. Только этого не хватало! Единственное, что он еще мог сделать, как подобает, это спокойно и равнодушно вынести пытку — так нет, мать все портит, уничижаясь от его имени. — Молю, не надо пытаться смягчить наказание. Я не боюсь ничего из того, что они могут мне сделать.

— О смягчении кары речь не идет. Ты совершил тяжкий проступок и заслужил свой приговор. К тебе и так проявили снисхождение, и за это мы должны быть благодарны твоему отцу.

Об этом думать хотелось еще меньше. Но так и было — старый пьяница просил за него в зале суда, сказал, что вся ответственность лежит на нем, даже приврал, будто начал драку первый. Кевин не знал, как мать этого добилась: то ли вызвала в старике чувство вины, — талант, которым владела в совершенстве, то ли просто дала ему на выпивку.

— Я пыталась спасти не твою шкуру, а твою честь, — продолжала мать. — Я даже предложила ужесточить наказание, лишь бы оно прошло вне жадных глаз толпы, лишь бы тебя не выставляли на позор. Но его милость пожелал, чтобы твоя экзекуция послужила примером другим, как он выразился, юнцам, забывшим о почтении к старости.