Блаженны алчущие

— Я помню, как тяжело вы приняли ее смерть. Ваш брат, он был еще слишком мал, а вы были таким чувствительным мальчиком…

Бэзил помнил все это слишком хорошо. Тетушка Вивиана, совсем еще юная, но с самообладанием гранитной скалы. Рядом с нею — их лекарь и наставник, у него печальный, сочувственный взгляд, когда он объясняет им с братом, что сердце их матери, неожиданно для всех, остановилось, и она умерла без мучений, во сне. И пока Бэзил хлопает глазами, еще не в силах осознать, что его мир разлетелся вдребезги, крошка Филип, вежливо выслушав наставника, спрашивает, можно ли ему уже пойти дальше играть в шары.

— …Я очень рад, что мне не пришлось приносить вас в жертву, клянусь вам! Вы так похожи на нее! — умиленно бормотал Данеон. — Почти одно лицо!..

Бэзил терял терпение. — Мне нужна не ваша болтовня, мне нужны ответы! — Он и так слишком долго ждал.

— Я расскажу вам все, мой мальчик, все, что вы пожелаете знать, но прежде должен просить вас еще об одном небольшом одолжении, — Глаза людоеда снова алчно сверкнули, и Бэзил на всякий случай сделал шаг назад. — Устройте мне встречу с вашим отцом!

Это застало его врасплох. А потом он понял. Глупец надеется купить молчанием свою жизнь. — Отец никогда не пощадит вас. Быть может, если б вы покусились только на меня, но вы хотели убить Филипа — а этому прощения не будет.

— Лишь несколько минут, вот все, что мне нужно, — с заискивающей улыбкой настаивал Данеон. — А после я расскажу вам все, что знаю. А знаю я немало!

— Вы не дождетесь милосердия от моего отца — нельзя дать то, чего не имеешь. Зато я могу предложить вам разновидность милосердия…. В стиле Картморов, — Бэзил помедлил, прежде чем указать на кольцо на своем пальце. — Мгновенный яд. Мне обещали, что он убивает без боли. И это лучшее, на что вы можете надеяться.

Данеон продолжал настаивать и упрашивать, даже после того, как Бэзил рассказал, какая казнь его ждет, и довел себя до дурноты, описывая "тройную смерть", которая полагалась лишь предателям и святотатцам — а людоеды, пытавшиеся сожрать наследника Лорда-Защитника, входили и в ту и в другую категорию.

Тогда Бэзил ушел, оставив Данеона подумать над своим положением. Хотелось надеяться, что он одумался теперь, когда до мучительной казни остается лишь один день, и примет яд в качестве платы за правду. Бэзил надеялся на это, еще и потому, что считал: никто не должен умирать так страшно. Разве что дядюшка Оскар.

Снова, как в прошлый раз, парадный холл Дворца Правосудия сменили мрачные коридоры и переходы, и вот Бэзил уже стоит рядом со служителем у подножия узкой лестницы, ведущей к темницам северной башни. И цепляется за стену, пошатнувшись, потому что ему навстречу спускается отец, за его плечом — Оскар вместе со своим жутким слугой, скалящим зубы в вечной пародии на улыбку. В руке слуги светит фонарь, а от него тень отца падает на Бэзила, огромная и черная, как тень сапога — на букашку в ее предсмертный миг.

— Что ты здесь делаешь, позволь узнать? — начал отец без преамбулы, взглядом вдавливая Бэзила в пол.

— Я… Я хотел… — Он вдруг выпалил, неожиданно для себя самого: — Я могу спросить вас о том же!

— Не тебе требовать от меня отчета. Впрочем, правила приличия тебе неведомы. Что ж, отвечу: мне стало известно, что ты навещал мерзавца…

Кто, кто донес?!..

— …И я тоже решил задать ему несколько вопросов. Мы с тобой оба проделали путь впустую: негодяй удавился в своей камере.

Бэзилу пришлось прислониться к стене. В глазах рябили мушки. Оконце под потолком… Кандалы на руках…

Отец спускался вниз. Его голос пробивался как сквозь толщу воды, от шагов сотрясался каменный пол под ногами.

— Чего бы ты ни хотел добиться этим посещением, советую забыть об этом. Раз и навсегда.

Угроза? Бэзил не знал. Зато знал, что Данеон не мог повеситься сам, а значит, ему помогли, и он смотрит в дрожащие, мутные лица людей, чьи руки сделали это, чьи глаза видят его насквозь.

Данеон болтался в петле, но ответ на свой вопрос Бэзил получил.

III.

03/11/665

У осужденного не было языка, чтобы произнести последнее слово, зато он мог кричать. И кричал, пронзительно, находя где-то новые силы, после того, как, казалось, уже сорвал глотку. Ветер разносил его вопли по всему амфитеатру, благо это почтенное сооружение, где во времена древности проходили не только казни с жертвоприношениями, но и спектакли, обладало потрясающей акустикой.

Крики пробивались даже сквозь кусочки воска в ушах Филипа, покалывая барабанные перепонки. Краткий перерыв наступил, когда палач с помощниками подвесили немого в петле. Однако несчастному предстояло не просто быть удушенным, а перенести тройную смерть, — а потому веревку перерезали, вежливо подождав, пока он отдышится, прежде чем приступить к таким развлечениям, как кастрация и вытягивание кишок.

В данный момент немой наблюдал — увы, отнюдь не молча — как пылают, скукоживаясь и треща, подобно колбаскам, на жаровне его мужские органы, и упорно не желал истечь уже кровью и заткнуться, что было бы, безусловно, приятнее и ему самому, и Филипу с семейством. Живуч, гад!

Разве мало эти людоеды, и немой Мартин в частности, принесли вреда всем, а в особенности — Филипу? Но нет, даже в смерти подопечные Данеона продолжали портить ему жизнь: как будто недоставало кошмаров, оставленных в наследство!

С тех пор, как Филип выбрался из адского подвала, без дурных снов проходила лишь редкая ночь, но последний въелся под кожу особенно глубоко. Часто Филип видел себя беспомощным, связанным; заколоченным в гробу; на блюде с яблоком во рту, словно у молочного поросенка. Но на сей раз он сам восседал за столом, в одной руке — нож, в другой — двузубец вилки. Перед ним стояла Эллис. Ее платье было распорото на груди, в прореху виднелись края длинной рваной раны, но Эллис улыбалась так же светло и безмятежно, как всегда, протягивая Филипу свое сердце. Оно еще билось, и Филип так и сожрал его, сырым, трепещущим, брызжущим кровью, которая липла к рукам и стекала по подбородку. Во сне он ел с большим аппетитом, даже наслаждением, и сейчас, сидя на каменной скамье в ложе, где когда-то восседали принцы Сюляпарре, все еще ощущал во рту солоноватый привкус крови.

Филип посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто-то мог прочесть его мысли, увидеть то, что видел он мысленным взором. Дениза, расположившаяся по левую руку, бледная, но сохраняющая самообладание, ответила на его взгляд стоической улыбкой. Жаль, что не удалось избавить ее от этого испытания: для дамы, обладающей тем характером, каким могла похвастаться его супруга, она на редкость мало увлекалась кровавыми зрелищами. Но отец выразился однозначно: их семья сегодня должна продемонстрировать жителям столицы единство и сплоченность.

Появился здесь даже Бэзил; сказать, что Филип удивился его появлению, значило бы сильно приуменьшить. На его вопрос братец ответил лишь, что ему был отдан строгий приказ. Вот только с каких пор он стал таким послушным?

Бэзил мог упасть в обморок даже при виде пореза на пальце — вряд ли это то, что стоит видеть их подданным. Филип посоветовал ему смотреть куда-нибудь в небо, а в уши вставить такие же затычки, как у него.

Братец пожал плечами. — Если я упаду в обморок, так отцу и надо.

— На твоем месте, я постарался бы этого избежать. Люди примут это за доказательство твоей слабости, а здесь их собралось немало.

Действительно, амфитеатр, способный вместить пару десятков тысяч человек, был переполнен.

— Почему меня должно заботить мнение дураков?

— Потому что мир состоит в основном из них, брат.

Последнее слово тогда осталось за Бэзилом: — Оставляю вам с отцом плясать под их дудку, брат.

Филип взглянул на братца: тот откинулся назад, словно бы в полуобмороке, длинные волосы упали на лицо, обретавшее нежно-зеленый оттенок, как раз в тон к лимонно-желтому бархату дублета — Бэзил всегда был эстетом. Что ж, сам напросился.