Блаженны алчущие

А твои владения на южной границе приносят гораздо меньше дохода.

— Никто не мечтает о мире больше, чем мой отец. Мы сражаемся потому, что у нас нет выбора. Или вы хотите, чтобы Андарга высосала из страны все соки, как паук из мухи, и оставила лишь жалкую оболочку? Нас превратят в нищий, ничем не примечательный придаток Андарги, как это уже проделали с Лессеей.

— Но коли мы сами заговорим о мире, можно будет просить о милосердии… ставить условия…

— Вы помните, сколько милосердия император проявил в Эргате? Когда защитники наконец открыли городские ворота, он приказал истребить всех жителей до единого, снести даже стены. А к Эргату он не питал и половины той ненависти, какую вызывает у него наша столица. И вы хотите по доброй воле впустить сюда андаргийские войска?

Веррет уцепился за его слова. — Это-то и пугает меня. В Эргате мы сопротивлялись до последнего, и чем это закончилось!.. Император…

— Если бы Иммер II был в состоянии прислушаться к голосу разума, этой войны не было бы вообще. Поймите, наша страна и все, что она представляет, для него как кость в горле. Рассадник вольнодумия, ересей и темного колдовства. Он не успокоится, пока не уничтожит все, что делает Сюляпарре — Сюляпарре.

И нашу семью до последнего человека, в придачу. Для Веррета и ему подобных это не было доводом, разумеется. В надежде заслужить милость Императора, они бы с удовольствием предоставили ему всех Картморов связанными по рукам и ногам.

— Война не проиграна. Мой отец уверен в конечной победе, и я тоже, — солгал Филип с привычной легкостью. — Что может нас погубить, так это пораженческие разговоры. Да, ситуация тяжелая, но она не раз бывала тяжелой. Сдаваться — выбор трусов. Пока мы можем держать оружие в руках, мы будем драться, — когда он произносил эти слова, то почти верил в них.

— Это все звучит очень хорошо, — Веррет с сомнением покачал головой. — Я даже готов понять, что в глазах молодого человека мое благоразумие кажется трусостью. Но красивыми фразами с андаргийцами нам не справиться. Мы все на пороге разорения, разруха, запустение, необработанные поля… Андаргийцы захватили даже мои шахты в Кернате! Голод в провинциях — как нарыв, который вот-вот прорвется бунтом. Хорошо сейчас лишь торгашам вроде Мортимера Хагена, который на войне еще и зарабатывает!

Можно подумать, Филип сам этого не знал.

— Разумеется, пожертвование в пользу нашей доблестной армии будет полезнее любых слов, — охотно согласился Филип. — И такой верный сын Сюляпарре, как вы, наверняка уже подумал, сколько готов вложить в следующую военную кампанию.

Несмотря на все его потери, лорд Веррет оставался одним из богатейших аристократов страны.

Веррет даже попятился. — Я уже многим пожертвовал.

— Разумеется, сударь, в этом никто не усомнится. Как и все. Лорд Берот пожертвовал тремя сыновьями. Кто скажет ему, что мы сражались впустую, и сдадимся, не испытав все средства? Сейчас мы переживаем не лучшие времена, но помните, что в любой момент обстоятельства могут неожиданно перемениться, — Конечно, Филип не надеялся, что этот детский лепет убедит недовольного лорда.

Веррет покосился туда, где стояла Пресветлая Мирме, и кисло пробормотал: — Коли то, что говорят про Ву'умзен, правда, они изменятся не в нашу пользу. Тогда мы горько пожалеем, что не сдались на милость Императора, пока было можно. Я от посланницы ничего не добился, но, может, вашему отцу что-то известно?

— Все, что известно моему отцу, станет известно и Верховному Совету, — Филип позволил холоду просочиться в свой голос.

Лорд Веррет тут же стушевался. — Да, да, разумеется. Я буду ждать столько, сколько нужно. Его было несложно заставить замолчать. Но только ненадолго.

Филип вздохнул с облегчением, отделавшись от этого опасного глупца. Нельзя допустить, чтобы тот заразил своим упадническим настроем прислушивавшихся к нему вельмож и других членов Совета. Уже вокруг Веррета объединилась небольшая группа людей, прозывавших себя "Миротворцами", лордов средней руки, недовольных тем, как отразились продолжительные боевые действия на состоянии их финансов. А то и выслуживающихся заранее перед будущими победителями. И это только те, кто поддерживал Веррета в открытую — то есть самые безобидные. Просто находка для андаргийцев, не забывавших о девизе древних — "разъединяй и управляй".

Сведения о кружке Миротворцев у Филипа были из надежного источника — входившая в него любовница Веррета была еще и любовницей Филипа, и связался он с этой костлявой занудой отнюдь не наслаждения ради.

Говоря о предателях… Его мысли вернулись к человеку внизу. Может, спуститься, обменяться, наконец, парой слов без свидетелей. Или больно много чести?..

Пока он колебался, его обступили, обрушив шквал последних сплетен, приятели из ближайшего круга, те, с кем Денизе не смогла — или не успела — его рассорить. Шестеро молодых дворян, с которыми Филип беседовал чаще остальных, — и ни одного, кому можно доверить заботы, давившие на плечи. Нет, для них он должен всегда оставаться веселым, беззаботным, уверенным в победе Филипом Картмором.

Поначалу он слушал их болтовню вполуха, но постепенно втянулся.

Леди Элер подралась на дуэли с леди Рон и ранила ее в бок.

Старинный особняк рода Селинов, который пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами, купил Мортимер Хаген в качестве свадебного подарка двоюродной племяннице. И теперь в залах, где Селины принимали в былые времена князей Сюляпарре, будут обедать толстомордые торгаши.

Леди Синтия Марч ответила, наконец, на воздыхания их дорогого Кларенса, прислав ему любовную записку. Сложность в том, что их дорогому Ноэлю она тоже написала, и почти такими же словами. Как решить вопрос, кому из них продолжать попытки взять этот форт, отнюдь не считающийся неприступным? Колин Атвер предложил дуэль.

Филип возразил — никаких дуэлей без крайней необходимости. Пусть лучше Кларенс приходит в салон леди Марч по четным дням, а Ноэль — по нечетным. Так они не будут мешать друг другу, и постепенно подобный распорядок может стать освещенной временем привычкой. Пока леди не найдет кого-то третьего.

Он так увлекся разговорами, что даже пропустил появление Бэзила. Только когда приятели, один за другим, начали замолкать, таращась на что-то за его спиной, он обернулся, чтобы в свою очередь уставиться на братца и его свиту.

Свой выход Бэзил обставил настолько эффектно, насколько возможно, ничего не скажешь.

Для начала, его окружала самая странная, разношерстная компания, какую только можно было представить. Женоподобные кавалеры с густыми румянами на щеках и помадой на губах, в париках немыслимых цветов; пара молодчиков бандитской наружности, разряженных с дешевой претензией; "леди" в роскошном платье и с лихими усами на верхней губе; ночные бабочки в кричащих нарядах — укороченные юбочки, смехотворно высокие подошвы патенов, донельзя смелые вырезы. Звериная маска скрывала лицо типа, затянутого в черное. Пьяный уличный музыкант мелодично наигрывал на лютне, а рядом с ним Седрик Веларес, наследник дома Веларесов, жестоко терзал свою флейту, обнаженный по пояс, с венком в волосах.

Ближе всего к Бэзилу, фланкируя его, вышагивали закадычные приятели братца, Крошка Лулу и Леди Лили, в нарядах из розового атласа, все в кружевах и лентах. Их длинные, ниже лопаток, локоны были выцвечены добела и украшены цветами, а лица так напудрены и раскрашены, что они походили на фарфоровых кукол. Некоторых из этих людей Филип знал хорошо, кого-то видел в первый раз. Здесь были как молодые дворяне из хороших семей, в их числе Седрик, Лулу и Лили, так и явный сброд. Похоже, братец решил познакомить элиту столицы со своими любимцами, но Филип опасался, что столица к этому еще не готова. И уж точно не будет готов отец!

Сам Бэзил выглядел по обыкновению впечатляюще. Даже по придворным меркам его роскошный наряд мог показаться несколько экстравагантным. Дублет из серебряной парчи по линиям швов оторочен лентами старо-розового сатина, шелк рубашки белел в прорезях пышных рукавов, схваченных в нескольких местах сапфировыми застежками. И кружева, кружева… Они пенились у горла и запястий, на раструбах сапог. С левого плеча мягкими складками ниспадал жемчужно-серый бархатный плащ с контрастной розовой подкладкой, расшитый серебром, жемчугом, белыми страусиными перьями. На длинных локонах, в которых снежинками блестели крупные жемчужины, ловко сидела круглая шапочка с пером цапли. Мочки ушей оттягивали тяжелые серьги с сапфирами, на груди сверкали драгоценные подвески, на пальцах — многочисленные кольца. Большинство мужчин, включая даже самого Филипа, выглядели бы в таком костюме смешно, на Бэзиле же он смотрелся естественно, как радужное оперение райской птички.