Казань

Пятнадцатого марта, вечером кортеж Великой княгини Натальи Алексеевны въехал в московский Кремль. Женщина в окружении фрейлин быстро прошла в покои мужа, резким взмахом руки отпустила свиту.

Павел в шлафроке, с колпаком на голове расхаживал по комнате. Наталья Алексеевна заметила, что даже здесь, на ходу он, в туфлях и домашней одежде он марширует, как на плацу, вытягивает носок, ставит сразу, по-птичьи, на мягкий ковёр большие, не по росту, ступни своих слабых, тоненьких ног… Такие же несоразмерно большие кисти рук взлетают почти при каждом шаге, и забавная тень рисуется на ближней стене. Порою одна рука хватает разлетевшиеся полы халата, запахнёт их, упадёт – и полы опять разлетаются, как трепетные крылья большой водяной птицы пеликана, бредущего на тонких ногах и приседающего слегка на ходу, движением крыльев сохраняющего равновесие…

– Что случилось? – коротко спросила Великая княжна усевшись в кресло.

– Когда же это кончится наконец? – на высоких нотах, визгливо и в то же время хриплым, часто срывающимся голосом выкрикнул Павел – Сил моих нет! Столько лет терплю… С самого дня рождения! За что судьба потешается надо мною? Кто проклял меня? Все живут как люди… Один я… И нет конца… За что? Почему? Вас спрашиваю, Наталья Алексеевна, почему?

– Отвечайте мне по-порядку, коротко – с трудом выговаривая русские слова произнесла Великая княжна – У вас был припадок?

– Да, но компрессы помогли – Павел успокоился, сел рядом с женой.

– Орлов отбыл из Москвы?

– Вчера. Оставил за мной следить этого толстяка Апраксина.

– Гуд, гуд…

Наталья Алексеевна задумалась. А Павел опять вскочил, начал дергать щекой.

– Помолчите! – Великая княжна сжала руками виски.

Павел и не думал молчать:

– Почему? За что? Я ли виновен, что вышел таким? Я другим мог быть… Рост разве мой? Вот рука моя! Мужчины рука! Нога тоже настоящая! Большая, широкая… А тут!.. – Он ударил себя по бокам, по груди – Задушили, заморили… В шубах томила бабка, императрица покойная. Отчего мать не вступилась? Заморили, задавили с колыбели… Потом Панин калечил… Душу извратил, тело засушил… Виды были на то… Политические виды у матушки моей!.. Хе-хе-хе!.. И потом душили… И теперь дышать не дают… И говорят, что зол я… Что причуды у меня… Разве я не был бы добрым? Разве жаден, завистлив я? Людей не люблю? Бога не боюсь? Не жалею всех… Жалею. Да себя больше всех жаль… Нищий счастливее меня: у него мать была, семья… Его не теснили, не давили. Он мог смеяться, когда весело, плакать, когда скука… А я не могу. Должен под чужую флейту плясать… Оттого и стал таким… Вот, вот…

Павел подошёл к зеркалу и пальцем стал тыкать в стекло, в своё изображение, которое неясно отражалось при свете свечи в шандале на ближнем столе. Вдруг произошло что-то странное. Павел схватил тяжёлый бронзовый подсвечник и с размаху ударил в то место, где отражалось его смешное, теперь искажённое гневом лицо. Гулко пронёсся удар, звук которого отражён был доской под стеклом. Звеня, посыпались осколки. В ужасе вскочила Великая княгиня, кинулась к мужу:

– Что вы делаете?!

– Ничего, смотри… Какая рожа!.. Души моей не видно!.. – Павел как зачарованный, продолжал глядеть в разбитое зеркало. Что-то странное получилось там. Куски выпали, но небольшие. Слабая рука выкрошила рану в гладком стекле. И зеркало отражало лицо Павла, но вместо носа чернела выбоина. Другая темнела на виске, словно глубокий пролом. Трещина пришлась там, где отражался рот, и искривила его в странную улыбку.

Великая княжна в страхе замерла.

– Зеркало разбил… Мертвец… покойник будет в доме – Павел начал трястись – Тс… молчите… Никому ни слова, пока… Как тяжело мне! Проклят я!.. Проклят злобной судьбою!..

То смеясь, то рыдая, упал он на кресло, склонил голову на стол. Наталья Алексеевна присела рядом, решительно вытащила из папки чистый лист бумаги, подвинула к Павлу чернильницу.

– Пишите!

– Что? – Великий князь поднял на жену мутные глаза.

– Пишите письмо.

– Кому?

– Батюшке вашему. Петру Федоровичу. В Казань. Лично в руки.

Глава 15

До самого конца дня я работал с населением, принимая одну за другой депутации. Купцы, промышленники, духовенство и крестьяне – все шли ко мне со своими обидами и челобитьями. Кому то для удовлетворения хватало общих пафосных фраз, а кому-то приходилось реально помогать делом и деньгами, хотя большую часть проблем удалось спихнуть на выборных, мировых судей, разумеется из тех, которые присягнули. В Нижнем была вполне работающая система самоуправления – я не стал ее менять.

Основанием для работы юридической системы стали мой оренбургский Судебник и пара томиков свода законов, указов, что я принял в Казани. По сути это были прежние законы Российской империи за вычетом сословного неравенства граждан и гораздо либеральней ко всякому решившему заниматься предпринимательством – возможность открывать лавки в жилых домах, снижение вступительного взноса в гильдии купцов и промышленников. Но, чувствую, переделывать их я буду ещё много, много раз.

Закончил общение с делегациями я затемно. Хотя очередь желающих далеко не закончилась.

За поздним ужином Чумаков доложил о полном успехе моего плана по метанию горящей смолы. Опытным путем решили бочку пилить пополам и часть смолы скалывать. Три-четыре пуда уже было нормально для выстрела шагов на триста без риска для орудийного ствола.

Устроили боеприпас по моему чертежу который я рисовал вдохновляясь первыми минометами времен Русско-Японской войны. Там для стрельбы из малокалиберных пушечек использовали надкалиберный боеприпас. Но в моем случае всё было ещё проще. Мне не нужно было ни особой точности, ни обязательного вхождения мины головой вперед для срабатывания взрывателя. Меня и беспорядочное кувыркание горящей бочки со смолой устроит. А потому никакого оперения не предусматривалось. Все было примитивнее некуда – к днищу бочонка надежно приколачивали обточенное до калибра ствола бревнышко которое и опускалось в ствол. А боевую часть поджигали до выстрела, для чего Чумаков придумал приколачивать поверх смолы шмат спрессованного сена пропитанного дегтем. Это надежно разжигало смолу ещё в полете, если конечно эта солома не отрывалась. В общем пробные стрельбы всех настроили на оптимизм.

Павлоний рассказал об идущей сей момент подготовке смоляных бочек к завтрашнему использованию. Решили не мелочиться и все бочки использовать, а это почти пятьсот огненных снарядов. Клялся-божился что его арапчата за ночь все успеют, а конные волокуши для пудовых единорогов установленных в козлах, уже готовы и на них сейчас переставляют стволы, снимая их с нормальных лафетов.

Испытали без меня и дымовой состав из найденных на складах казенных селитры и серы, с добавлением халявных опилок. Тщательно измельченную и перемешанную смесь этих ингредиентов, послойно утрамбовали колотушками в маленький бочонок и подожгли. Дымило долго, густо и крайне вонюче. Все таки диоксид серы это токсичное соединение. Им и в будущем помещения от насекомых будут окуривать. Теперь за ночь предстояло сделать с десяток бочек побольше и незаметно установить их у подножия Ивановской и Герогиевской башен.

Обсудили порядок действий на завтра и варианты предполагаемого развития событий. Павлоний поделился опасениями по поводу того, как бы пламя на город не перекинулось. Горящие то головешки далеко разлетаться могут. Приняли решение привлечь к защите города от огня два полка пехотинцев. Остальные будут наготове перед воротами – на случай попытки прорыва осажденных.

Кроме того дал башкирам и киргизам задание быстро воду подвозить к опасным участкам. И если в городе есть какая то пожарная охрана её надо тоже мобилизовать через местное самоуправление – об этом должен позаботиться Почиталин.

Подуров под конец застолья выдвинул идею:

– Государь, а давай мы к стенам на всю ночь наших крикунов пошлем. Ведь подлец губернатор про ультиматум небось никому и не сказывал. А так, мы докричимся до солдатушек и глядишь, кто и сбегнет. Или отворят ворота.