Казань

Над моим образом Перфильев с Подуровым тоже тщательно поработали. На одном из привалов плотники сбили огромные, высокие сани с помостом. На него поставили Железный трон. Как только наши полки приближались к очередной “пробке” – я садился на трон, делал торжественное лицо. Крестьяне завидев меня, падали на колени прямо в снег, крестились. Мне же оставалось только благословлять народ сверху под "Боже царя храни", что пели в ротах.

Иногда приходилось встречаться и с целыми делегациями. Обычно их возглавлял либо староста деревни, либо местный приходской священник. Мужички, открыв рты пялились на меня, обычно не сразу могли сформулировать свои просьбы и жалобы. Но когда все-таки открывали рты…

От земельных дрязг я ловко уклонялся – предлагал крестьянам являться в уездные города, где скоро будут по примеру Казанской и Оренбургской губерний открыты выборные суды. Схваченных помещиков собирал группами и под охраной отправлял назад по Волге. В Казани стараниями Хлопуши была воссоздана пересыльная тюрьма. Бывших аристократов, из тех, что не хотели присягать и подписывать отказные письма, отряжали дальше по этапу в Сибирь. Перед самым выступлением на Нижний, я написал Лысову с Шигаевым. Пора было основывать Хабаровск и Владивосток. Для этого я велел выделить несколько сот казаков, а также отправлять с ними всех пленных аристократов, захваченных в Казани, Царицыне и Казани – пусть занимаются земляными работами и строят форты на месте основания новых городов. В письме было вложена нарисованная от руки карта с указанием точных мест, где должны были появится Хабаровск и Владивосток.

Да, Айгунский договор, который разграничивал Россию и Китай по Амуру и Уссури еще не заключен. И территории Приморья по Нереченскому соглашению являются спорными. Но чтобы торговаться с китайцами – надо иметь форпосты во всех ключевых точках. Тогда захват Приморья и его последующая легализация произойдут так сказать, явочным порядком.

Глава 14

Дворец князя Долгорукого, впоследствии ставший зданием Дворянского собрания, творение зодчего Казакова, светился огнями. По фронтону горели разноцветные плошки, из окон колонного зала вырывались снопы света. Москва, напуганная пугачевским бунтом и жестокостью гвардейцев – постепенно оживала. Начиная с восьми часов вечера ко всем подъездам со стороны расчищенной от остатков тающего снега Дмитровки, Охотного ряда и Моховой стали подъезжать щёгольские экипажи и помещичьи дормезы, крытые кожей, золочёные, с большими стеклянными окнами и красными спицами кареты и древние возки допетровских времён.

Здание было окружено драгунами, которые еле сдерживали наседавшую со всех сторон толпу любопытных. Полицейские офицеры уже давно охрипли от крика и теперь бросались как бешеные то на кучеров, пытавшихся прорваться вперёд, то на зевак, нахально пяливших глаза на вельмож в звёздах и лентах, входивших в подъезд.

Полицеймейстер, похожий на каменную статую, поставленную по ошибке вместо постамента на дрожки, ожидал приезда графа Орлова.

Дворянские семьи, за неделю готовившиеся к этому балу, кучками толпились в подъездах, отряхиваясь и осматривая друг друга. Лакеи в красных фраках и белых чулках суетились, принимая шубы.

Внизу, у широких лестниц, гостей встречали молодые люди, рождённые быть распорядителями на балах и как бы исчезавшие во тьму небытия в промежутках между ними.

На верхней площадке перед входом в главный зал с одной стороны стоял предводитель московского дворянства граф Степан Степанович Апраксин, приземистый, толстый, в огромном парике и сказочной красоты кафтане с большими бриллиантовыми пуговицами, потный и озабоченный.

Мимо него проходило бесконечное шествие аристократии. Ползли петровские вельможи, недовольно постукивая тростями и недоброжелательно оглядываясь вокруг, как будто всё, что они видели кругом, сущие пустяки. Вели под руки бабушек, которые детство провели в теремах, юность в ассамблеях, а годы замужества – во времена Бирона и Миниха, когда, обливаясь слезами, приходилось им зубрить немецкий язык. Проходили приезжие дамы, захлопотавшиеся в провинциальных усадьбах и теперь только и мечтавшие, как бы согрешить со столичным кавалером. Гоня впереди жену и дочек, как лошадей на ярмарку, шествовали богатые помещики вперемежку с разорившимися кутилами, давно уже перезаложившими свои имения. Чиновники и офицеры, иностранные дипломаты и могущественные откупщики разыскивали в толпе знакомых или нужных людей.

Десятки тысяч свечей отражались в хрусталях подвесок, в огромных настенных зеркалах, в белом мраморе колонн, освещали матовые плечи женщин и расшитые золотом и серебром мундиры мужчин. Два оркестра безмолвно расположились на хорах. Было душно, несмотря на открытые окна. Стоял острый запах пота, духов и пудры. Воздух наполнял равномерный гул голосов.

Вдруг толпа раздалась на обе стороны и на середину зала вышел граф Орлов. Казалось, он самим провидением был создан для торжественных церемоний. Глядя на него, никому бы и в голову не пришло сомневаться в величии и силе империи, даже если бы она была на краю гибели. Высокий, усеянный звёздами, он медленно шел по паркету, раздавая улыбки направо и налево. Рядом, в семеновском мундире семенил мрачный Великий князь – Павел Петрович. Но на него никто не обращал внимание – все смотрели на Орлова.

Лорнеты мамаш мигом оказались подняты – не было в Империи лучшего жениха. И в то же время такого же опасного. Все знали о новых симпатиях Екатерины. Старый фаворит погиб, Орлов вновь возвращался на Олимп.

Апраксин подал знак рукой – оба оркестра заиграли «Славься, славься ты, Екатерина!». Начался бал.

Орлов для первого танца выбрал дочку Апраксина – миловидную девушку семнадцати лет отроду. Графиня покраснела от удовольствия, подала руку. Тут же сложились другие пары.

Сразу после первого тура в зале появился новый персонаж – Захар Григорьевич Чернышёв. Всесильный глава военной коллеги быстро прошел в центр, огляделся.

– Граф! Почему вы еще здесь, в Москве?! – Чернышев, покраснев от гнева, уставился на Орлова, который мило беседовал с Апраксиным.

– Захар Григорьевич! Вы ли это? – фаворит обернулся, всплеснул руками – Какими судьбами к нам?

– Послан матушкой императрицей наблюдать за диспозицией – Чернышев огляделся, заметил несколько знакомых офицеров из гвардейских полков. Вокруг царедворцев начала собираться толпа.

– Диспозиция самая наилучшая – наигранно улыбнулся Орлов – Полки уже дошли до Владимира, скоро и мы выступаем. Конными догоним их быстро.

– По распутице? Окститесь, граф!

– Нет никакой еще распутицы – отмахнулся Орлов – Захар Григорьевич, любезный, давайте не будем портить бал! Вы слышали уже шереметевскую актрису Елизавету Туранову? Ах как божественно она поет! Училась в Италии, изумительная певица… Сегодня даст нам концерт.

– Нет мы будем! – через толпу протиснулась худая фигура Великого князя. Визгливым голосом он продолжил – Это предательство! Посмотрите, граф, посмотрите! – палец Павла Петровича уткнулся в красный кушак, которым был повязан торс Орлова – Что это?

– Что это? – усмехнулся фаворит.

– Это цвет реббеленов! – забрызгал слюной Великий князь, повернулся к толпе – Предательство! Слышите!

– Сей же час прекратите непотребство! – рыкнул Апраксин. Орлов жестом подозвал лакеев, указал на Павла. Те подошли ближе, взяли наследника под локти. Толпа ахнула.

– Не смейте меня трогать! – попытался вырваться Великий князь. Его лицо покраснело, в углах рта появилась пена. Павел пучил глаза, дергался в руках слуг.

– За мной! – Орлов мощным тараном стал пробивать коридор в толпе, слуги тащили наследника. За ними шли мрачные Чернышев и Апраксин.

Отведя в карету Великого князя и приказав ехать в Кремль, делать ему холодный компресс, фаворит пошел плясать второй танец.

На подходе к Нижнему Новогороду ударила оттепель. Появились лужи, начал таять снег. Лед на реке принялся предательски потрескивать.