Казань

– Но не Азии же…

– Зря вы так, Юзеф! Это наш шанс. Пока Екатерина занята делами на востоке, ударить…

– И она опять пришлет Суворова!

– Суворов в Константинополе.

Мужчины помолчали, каждый думая о своем.

– Очень рисковый план – Костюшко пожал плечами – Но почему бы нет? Ставка на Пугачева?

– Да. Но есть и запасной вариант. Видели эту dame fatale? – гетман махнул рукой назад.

– Али-Эмете?

– Да. Я слышал как она себя еще именовала княжной Таракановой посланнику Кастеру.

– Она и правда княжна? Не похожа.

– Дочка пражского пивовара – поморщился Огинский – Авантюристка каких поискать. Но умна. Этой зимой по Парижу начали ходить слухи, что она внебрачная дочь прежней русской императрицы Елизаветы и графа Разумовского. Дескать, имеет права на престол.

– Вот оно как – пробормотал Костюшко – Французы ставят сразу на несколько лошадок.

– И какая вырвется на финише – покивал гетман – Еще не известно!

Правду говорят – “пришел марток – надевай семеро порток”. Народная пословица очень точно отражала погоду в первые дни весны. Ударили морозы, поднялась вьюга. И тут я на совете министров объявляю о нашем выступлении на Нижний. Разумеется, это не вызвало энтузиазма.

– Померзнут солдаты! – покачал головой Перфильев.

– Выйдем как только спадет мороз и начнется оттепель – отмел возражения я.

– По Волге идти неделю – вздохнул Подуров – Где брать дрова? По берегам?

Рассказал, как можно обкладывать полатки вырезанными кусками льда и прессованного снега. Министры впечатлились.

– Откель сие знаешь, царь-батюшка? – поинтересовался Рычков.

– Северные народы чумы так свои строят – отмахнулся я – Об сем всем известно.

– Нужны пилы – озаботился вопросом Мясников – И как греться внутри?

– Костер можно зажигать в таком жилище. Снег сплавляется, дым выходит наружу через дырку. Афанасий Петрович – я обернулся к Перфильеву – Распорядись послать вперед “арапчат” на лыжах. С охраной. Пущай делают в каждом дневном переходе достаточно жилищ из снега.

Я взял бумагу, набросал строение типичного иглу. Особенно обратил внимание, чтобы вход в “иглу” был ниже уровня пола – это обеспечит отток из постройки тяжёлого углекислого газа и приток взамен более лёгкого кислорода, а также не позволяет уходить более лёгкому тёплому воздуху.

Задержка с выходом до марта обернулась двумя существенными плюсами.

В последний день перед выходом в город пришло сразу два каравана – с казанских и уральских заводов.

Первый привез пулелейки. Их тут же раздали в полки, начались пробные стрельбы. Пулю в стволе “шатало”, но дальность увеличилась сразу на сто с лишним шагов. Теперь даже крестьянские отряды представляли собой серьезную опасность.

Второй караван во главе с известным мне мастером Мюллером привез сразу десять больших мортир. Среди них выделялась своим размером и весом просто огромный сорока пудовый Петръ III Стрелял он бомбами, начиненными черным порохом, весом под два пуда.

Разумеется, я тут же захотел проверить дальность. После тестовых стрельб удалось замерить расстояние – почти три версты. Фактически речь шла о том, что из Петра III можно обстреливать города за пределами действия бастионной артиллерии.

– Срочно разряжайте бомбы – дал я команду Мюллеру – Будем начинять их другим зарядом.

– Каким же? – немец чуть не выронил трубку изо рта.

– Ваш соотечественник, Иоган Гюльденштедт, довел до ума перегонный куб – я поплотнее застегнул соболиную шубу, вдохнул холодный морозный воздух – Нынче можем делать зажигательные снаряды нового вида.

После долгих опытов, Иогану удалось не только добыть бензин с керосином, но и выделить некоторое подобие дизельного топлива. По моему совету он сварил его на медленном огне, с добавлением измельченного мыла. Теперь после окончания варки и остывания состава смесь осталось только разбавить бензином для лучшей воспламеняемости и текучести – и у меня появлялся напалм. А это смерть любым крепостям – ведь несмотря на каменное строительство и земляные бастионы, все внутренние перекрытия все-равно делаются из дерева. Напалм же может затечь в любую щель. Да и потушить его обычной водой просто невозможно.

– Ваше величество, разряжать бомбы не потребно – пожал плечами Мюллер – Я привез вдосталь пустых чугунных оболочек.

– Пойдемте стрелять – я тяжело вздохнул. Как бы церковники на меня анафему не возложили за огонь, который нельзя потушить. Попахивает дьявольскими кознями!

Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский жил на своей вилле под Ливорно. В саду цвели камелии и мимозы. Белые и красные цветы резко выделялись на тёмной зелени, припорошенной вдруг нападавшим и быстро тающим под весенним солнцем снегом. Раскидистые пинии шатром прикрывали небольшой красивый, как игрушка, двухэтажный дом. Внутри всё было последнее слово моды, изящества, искусства и красоты.

Сам граф, высокого роста мужчина, с голубыми глазами, в одиночестве, покачивая туфлей, слушал пение цыганского хора.

В гостинную с поклоном вошел лакей, прошептал на ухо графу: “курьер из Хранции”. Тот махнул цыганам прекращать пение, прошел в кабинет.

Развернул послание русского резидента, вчитался. Дипломат сообщал, что по Парижу ходят слухи о дочери Елизаветы Петровны и Разумовского, княжне Таракановой, которая была воспитана на чужбине и нынче заявляет свои права на престол. Резиденту даже удалось добыть несколько документов, которые распространяются по парижским салонам.

В одном послании рассказывалось жизнеописание княжны. Его Орлов прочитал быстро, морщась как от зубной боли. Другой документ вызвал уже громкие ругательства. В нем на французском было написано:

“Мы, Божию милостию Елизавета Вторая, царица всея Руси, объявляем всему народу нашему, что он должен решить, быть за меня или против меня, мы имеем все права против тех, кто отнял у нас нашу империю. Через короткое время мы объявим завещание покойной Императрицы Елизаветы, и все, кто посмеет не присягнуть нам, будут наказаны по священным законам, утверждённым самим народом и возобновлённым Петром Великим, Императором всея Руси”.

К этому документу были приложено воззвания к морякам средиземноморской эскадры. Оно начинались выдержкой из завещания Елизаветы, Императрицы всероссийской, сделанного в пользу её дочери Елизаветы Петровны. На основании этого завещания она, наследница престола, ныне совершает шаг во имя блага её народа, который стонет и несчастия которого дошли до предела, во имя мира с соседними народами, которые должны стать навеки нашими союзниками, во имя счастья нашей родины и всеобщего спокойствия.

Орлов ударил кулаком по столу, крикнул:

– Прошка, черт мелкий, где ты там?!

В кабинет забежал белобрысый парень, лет шестнадцати.

– Не видишь, чернила закончились? Быстрей неси, балбес. Или вдругорядь розог отведаешь…

Прошка метнулся в чулан, вынес бутыль с чернилами. Аккуратно налил их в чернильницу, но закрывая пробку, случайно уронил капельку на белоснежную, с вышивкой рубашку Орлова. Тот как с цепи сорвался. Начал бить парня по голове, схватил плетку, валявшеюся на диване, начала охаживать ею. Прошка лишь вздрагивал, молча сжав зубы. Из рассеченных бровей и щек хлестала кровь, из глаз лились слезы.

– Эй, там! – грозно крикнул Орлов, отдуваясь.

В кабинет вбежали гайдуки.

– Взять дурака – ткнул пальцем граф в парня – Выпороть на конюшне.

Слуги схватили Прошку, который все держал побелевшими пальцами бутылку с чернилами, поволокли прочь.

Орлов уселся за стол, перевел дух. Потом окунул перо в чернильницу, принялся писать Екатерине письмо.

“…ко всем нашим несчастьям с Пугачем, объявилась в Париже подложная дочь Императрицы Елизаветы Петровны»…

За окном раздался свист плетей, первый, самый мучительный крик Прошки.

«.. есть ли эдакая на свете или нет, я не знаю, – продолжал писать Орлов, – а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею – да в воду. Сие же ея письмо с амбициями на престол при сём прилагаю. Из него ясно увидишь желание добывать трон, из под тебя, матушка!. Да мне помнится, что и прелестные письма Пугача несколько сходствовали в слоге сему его обнародования… От меня ж будет послан нарочно верный офицер в Париж, и ему будет приказано с оною женщиною переговорить, и буде найдёт что-нибудь сомнительное, в таком случае обещать на словах мою услугу, а из того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно. И моё мнение, буде найдётся таковая сумасшедшая, тогда, заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт; и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелишь мне, матушка, мне в оном случае поступить, то всё наиусерднейше исполнять буду…»