Казань

Карточные долги его разорили. Доходила бедность до того, что целыми неделями питался он пустым сбитнем да старыми просфорами, которые из жалости давала ему хозяйка.

Среднего роста, худощавый, бледный с плоским рыбьим лицом, не в меру и не по чину раздражительный и обидчивый, он, когда не был занят службою в караулах, целыми днями валялся на жёсткой постели на деревянных досках грубого топчана или ходил взад и вперёд по маленькой комнатушке, грыз себя от ненависти к удачливым однополчанам. Многие ого-ого – в гвардии, Пугача идут бить. Он сидит полупьяный, последние копейки считает.

Обдумывал Полтев различные комбинации, как поймать фортуну и стать знатной персоною. Но как только смеркалось, чтобы не жечь свечи, спускался он, закутавшись в епанчу, на улицу и шёл в соседний дом в трактир.

Куда-нибудь подальше от темноты, сырости и мыслей.

У прилавка стоял знакомый, жилец того же дома, бывший придворный лакей Тихон Касаткин. Хозяин хмуро поздоровался с Полтевым. Тот потребовал себе пива.

– Что скажешь, Тихон, нового?..

– Нонешней зимой, сказывали у нас, Государыня с османом перемирие учинять собирается. В «Ведомостях» о том тоже писали. Ежели замирится – конец Пугачу. Сковырнут, как нарыв.

– Так то так – вздохнул Ефим – Апосля опять кровь народную пить начнут.

– При нонешней Государыне жаловаться не приходится – не согласился трактирщик – Во всём сокращают где вдвое, где и больше против прежнего. Даже господа роптали, что очень скромны стали вечерние кушанья во дворце и бедны потешные огни.

– Да… Так… Был я на прошлой неделе во дворце, и после приёма все приглашённые были званы в Эрмитажный театр, пошёл и я. А меня не пустили… Мол, от напольных полков только штаб-офицерам в Эрмитажный театр доступ имеется. Как ты полагаешь, правильно это? – почти выкрикнул Ефим в лицо Тихону.

– А ну охолони! – грозно произнес трактирщик – Ты нынче человек бывший, вот дослужился бы до штаб-офицерского чина, тады…

– Может быть, твоё слово и верное, Тихон, да надо знать, кто я… Я – Полтев! Мой дед был в гвардии Петра Великого… Понял ты это?..

– Надо вам самому того заслужить.

– Ну… А… Разумовский?.. Орлов?.. Где, какие их заслуги?.. Какое происхождение?..

– Каждому, ваше благородие, своя фортуна положена. Они попали в случай. Вы – нет. В карты много, ваше благородие, играете много.

– Нет… Что карты?.. Вздор!.. Каково, Тихон!.. Полтев?.. С голода?.. Где искать мне правды?.. Где найти милосердие и уважение?..

– Вы пошли бы, ваше благородие, к генералу Панину, всё ему и изъяснили бы, как и что и в чём ваша обида. Он же ваш сослуживец старый, поди войдет в положение.

– Виноват я перед ним сильно – повесил голову Ефим. Полтев мрачно пил пиво. Он больше ничего не сказал. Трактирщик только заметил, как вдруг сжались у бывшего поручика скулы, побледнели щёки и в глазах появилось упорство воли.

«Нет… Не свернёшь, – подумал Ефим – За своё маленькое счастье цепляются, большого не видят… Мелюзга! Я на все готов!»

– Хозяин – крикнул он – Запиши за мной до жалованья… Прощай, Тихон. Спасибо за совет. И точно, попробую к генералу.

Дверь на тяжёлом блоке с привязанными кирпичами с трудом поддалась. Пахнуло навозом и сырым воздухом – в Питер пришла оттепель. Ледяная капля упала с крыши Полтеву на нос. Ефим завернулся в старую епанчу и побрёл через улицу домой.

Генерал принял Полтева без промедления. Посадил молодого офицера у окна, дал ему вполне высказаться.

– Да… Натворил ты делов, Ефим… – сказал он, когда Полтев сказал всё, чем он обижен. – Претензий, претензий-то сколько!.. И все неосновательные. Что денег нет – невелика беда… Дам. Но жить то как ты собираешься?

– Я милостыни, ваше сиятельство, не прошу. Я ищу справедливости и уважения к моей персоне.

– Усердною службою Отечеству уважение зарабатывается. А справедливость, так тебе грех на несправедливость жаловаться… Могло быть и много хуже.

Слуги подали кофе, Полтев обжигаясь, начал быстро пить. Уже полгода как не мог себе позволить бодрящий напиток.

– Я, ваше сиятельство, на все готов! – Ефим отставил чашку, твердо посмотрел на генерала.

– Вот ты какой!..

Панин покачал головой, задумался.

– Вот что – генерал подался с кресла, давая понять, что аудиенция окончена – Иди погуляй по городу. А вечером тебя дома будет ждать человек от меня. Ежели ты и правда на все готов, будет тебе дельце. Опасное. Но ежели сдюжишь – взлетишь выше Орловых.

Смеркалось. На Невском мокрый снег, разбитый конскими ногами, смешался с навозом и коричневой холодной кашей лежал на деревянной мостовой. Дым из труб клубился над городом. Из непрозрачного сумрака синими тенями появлялись пары, четверики цугом с нарядными форейторами и тройки, скрипели по доскам полозья многочисленный саней.

– Пади!.. Пади!.. Поберегись, милой! – раздавалось в мглистом тумане. Фонарщик с длинной лёгкой лестницей на плече и с бутылкой с горящим фитилём в руке проворно бежал среди прохожих. Масляные фонари жёлтыми кругами светились в сумраке и провешивали путь. «Присутствия» кончились, и петербургский обыватель-разночинец спешил к домашнему очагу.

Полтев ничего этого не видел. Глубоко запали ему в душу слова генерала про дельце. Почему опасное? Что значит взлететь выше Орловых?

В глубоком раздумье о несправедливости человеческой судьбы Полтев вошёл в ворота своего дома. На дворе как никогда отвратительно нудно пахло помойными ямами, на тёмной лестнице было скользко, перила были покрыты какою-то неприятною слизью. Ефим с отвращением поднимался к себе. Какой это был резкий контраст с тем, что он недавно видел у Панина! Там широкий коридор и нарядная лестница были надушены амброй и ароматным курением. Ещё не смеркалось, как уже были зажжены многосвечные люстры и канделябры с хрустальными подвесками, и стало светло, как днём. Вот что значит уметь схватить фортуну за чуб и проложить себе дорогу!

В каморке Полтева был свет. На кухне, через которую проходил Мирович, кисло пахло просвирным тестом.

– Кто это у меня? – спросил Полтев у хозяйки.

– А тот… Как его, бишь, зовут… – скрипучим голосом ответила женщина – Здоровый такой, мордастый, Полон что-ли?

– Аполлон?

– Ну во, во, он самый. Полон…

В убогой комнате горела свеча, вставленная в бутылку. Старый приятель Полтева по поручик Аполлон Ушаков, дожидался хозяина.

– Друг! – Ушаков обнял Ефима, дыхнув на него перегаром.

Ушаков был старше Полтева. Крепкий малый с простым, круглым, румяным, загорелым лицом, с чёрными бровями, резко очерченными под белым низким париком, он восторженно глядел на Ефима. Так уж повелось с самых первых дней их знакомства. Хилый и слабый фантазёр Полтев покорил себе крепыша Ушакова, и тот проникся благоговейным уважением к товарищу. Что сказал Полтев – то и правда. Ефим писал вирши… Ефим был адъютантом у Панина, беспечно проигрывал своё жалованье, изобретал какие-то системы выигрыша, Полтев смело и резко ругал нынешние порядки и бранил саму Императрицу… Простоватому Ушакову казался он высшей, непонятной натурой.

– Послушай, Ефим… Я знаю, что ты был у Панина. Он меня к себе вызывал, говорит иди к Полтеву расскажи о нашем дельце…

– Каком дельце?

– Вокруг молодого двора есть общество. Тайное…

– Вот оно что!

Полтев сразу сообразил. Панины интригуют за Павла.

– Сложилось общество недавно – Ушаков приоткрыл дверь, выглянул на лестницу. Там никого не было.

– Ты же видишь куда все валится! В тар-тарары. Сам об сем много говаривал. Народец бунтует, Катька – подстилка немецкая – истинному русскому дворянству ход не дает.

– Ну продолжай, друг любезный! – Полтев сразу все понял, уселся на кровать – Ты извини, угостить тебя нечем.

– О, это не беда! Петр Иванович велел тебе передал – Ушаков выложил на стол позвякивающий сверток. Развязал его. На столешницу высыпались золотые империалы.

– Ого! – Ефим покачал головой в удивлении – И сколько же тут?