Страница 31 из 61
У Данте на лице было написано такое удивление, что его собеседник рассмеялся.
— А ты думал, что я неграмотный? — воскликнул он, явно довольный произведенным впечатлением. — Но я по твоей одежде и твоим повадкам сразу понял, что ты — как и я — ученый!
— Аристотель никогда не писал ничего подобного. Особенно в трактате «О душе», — заявил поэт, по-прежнему прислушиваясь к словам чужестранцев, которые, кажется, заговорили о каком-то храме.
— Значит, об этом писал кто-то другой! — ухмыльнулся белобрысый и опять потянулся рукой к шее Данте, который машинально отшатнулся и раздраженно оттолкнул его руку.
Наверное, поэт ударил по ней довольно сильно, потому что белобрысый вскочил и во весь голос заорал, что его бьют. Все повернулись к Данте, а кое-кто уже начал приближаться к нему с другой стороны зала.
— Он ударил Теодолино! Держите его! — выкрикнул здоровенный верзила, одетый в кожаную куртку без рукавов, украшенную шляпками железных гвоздей. Схватив в руку огромный медный ковш, он показал им на Данте.
К столу, за которым сидел поэт, с двух сторон стали подбираться какие-то люди. Данте завертел головой по сторонам в поисках выхода. При этом одной рукой он отпихивал наседавшего на него белобрысого, который внезапно впился поэту зубами в руку. Заорав от боли, Данте изо всех сил ударил его свободной рукой в лицо. Белобрысый отлетел в центр зала и с грохотом опрокинул стоявший там медный светильник. В воздух взлетел сноп искр и раскаленных углей, и теперь уже заорали те, кого они обожгли. Обожженные позабыли о Данте. Они прыгали и скакали на месте, стряхивая угли с волос и одежды. Однако остальные по-прежнему с угрожающим видом приближались к поэту.
Данте понял, что ему несдобровать. Великан с медным ковшом был уже совсем рядом и бросился на поэта, но вдруг споткнулся и грохнулся на пол. При этом поэту показалось, что ему ловко подставил ножку один из тех четверых мужчин, чей разговор он пытался подслушать.
Воспользовавшись новым замешательством, Данте в несколько прыжков добрался до двери. На пороге он на мгновение задержался, обернулся и показал посетителям таверны кукиш.
— Подождите! Я доберусь до вас, сукины дети!
Посетители разразились градом проклятий в ответ. Лишь четверо незнакомцев с невозмутимым видом сидели на прежних местах, наблюдая за происходившим как из театральной ложи.
Выскочив из таверны, Данте пустился наутек, опасаясь погони. Однако дверь таверны за его спиной так и не распахнулась, словно находившиеся по ту сторону не могли пересечь заколдованный порог.
Поэт остановился и притаился за углом какой-то лачуги.
В Этот момент из боковой улочки вышли двое. Они осмотрелись по сторонам и крадучись направились к дверям таверны. Из-за угла Данте мог их как следует рассмотреть.
Это были Чекко Ангольери и молодой Франческино Колонна.
Конечно, сиенец вполне мог опуститься и до посещения такого рода заведений. Его падение в бездну пороков было настолько глубоко, что этот бывший герой Кампальдино в своих нынешних сиреневых штанах мог предаваться и самым противоестественным усладам… Но Франческино, кажется, не такой… Нет, их появление здесь явно как-то связано с сидевшими в таверне четырьмя загадочными чужестранцами!
Данте не знал, что ему делать. Вернуться в таверну было бы безумием. Можно было подождать, когда незнакомцы выйдут, и попробовать их допросить, но в ожидании поэт потерял бы множество драгоценного времени. А незнакомцы вряд ли рассказали бы ему правду. От Чекко и Франческино можно было ожидать того же. Им ничего не стоило придумать тысячу ложных объяснений своему появлению в таверне, которые Данте никак не смог бы опровергнуть.
Наверное, лучше сходить к мастеру Альберто. Может, хоть он догадался, для чего предназначен загадочный механизм…
механика было такое разочарованное лицо, что Данте сразу все понял.
— Ну как, мастер Альберто? Ничего?
Альберто покачал головой:
— Почти ничего. Кажется, я понял, как соединить некоторые детали и даже сделал несколько недостающих шестеренок. Смотрите.
С этими словами мастер протянул Данте блестящее зубчатое колесико, явно только что вышедшее из-под его рук.
Данте поднес колесико к свету, лившемуся из окна, и восхитился его совершенством.
— Ваше произведение ничем не уступает языческому. Но дело ведь не только в совершенстве формы! Вам следует понять суть этого механизма. И как можно быстрее. Ведь время, которое он отсчитывает, уже истекает!
— Суть его в целом ясна, — пробормотал мастер, пораженный взволнованным тоном поэта.
— Так каково же его предназначение? — живо поинтересовался Данте.
— В нем все стремительно вращается. Вращение неумолимо ускоряется благодаря постепенному сокращению диаметра зубчатых колес.
Мастер и поэт одновременно взглянули друг другу в глаза, не сомневаясь, что их озарила одна и та же мысль.
Первым заговорил Данте:
— На небесах Луна тоже вращается быстрее Сатурна, пребывающего на самом краю Божественного творения. Но зачем это нужно?
— Не понимаю. Если бы этот механизм был призван измерять время, его стрелки показали бы нам, как бьются крылья пчелы или стучит человеческое сердце. Такое впечатление, что эти часы имеют неземное предназначение…
— Может, Аль-Джазари изготовил их для ангелов?
— Или для демонов. Кроме того, вот здесь имеется совершенно гениальная деталь. Если я не ошибся, здесь ум мастера познал Божественную сущность! — воодушевленно вращая глазами, воскликнул Альберто.
— Чего же здесь такого? — настороженно спросил Данте, уже видевший такой блеск в глазах у людей, взошедших на костер из-за желания преодолеть пределы, положенные Богом разуму, не озаренному его благодатью.
— Смотрите! Ось, а на ней два свинцовых шара на концах двух подвижных пружин.
Данте рассмотрел указанную мастером деталь, а потом вопросительно взглянул на Альберто.
— Они регулируют скорость вращения. Это кажется очень простым, но на самом деле придумать такое можно лишь благодаря божественному озарению. Это до гениальности простое решение огромной проблемы. Неужели вы не понимаете? Мы тоже можем создать механизм, вращающийся за счет энергии, накопленной в стальной пружине, или под воздействием опускающегося груза. Но ни в одном из наших механизмов это движение не может быть постоянным, потому что в них нет этого приспособления.
Механик по-прежнему восхищенно пожирал механизм глазами.
— Смотрите! — Альберто указал Данте на отверстие в бронзовой пластинке, прикрепленной к механизму с одного бока. Чья-то ловкая рука начертала вокруг него изображение человеческого глаза. Механик покосился на поэта с таким видом, словно ждал от него объяснений.
Данте наклонился поближе. Отверстие точно совпадало с зеницей изображенного ока.
— Может, через это отверстие надо смотреть? — неуверенно предположил он.
По ту сторону отверстия находилась латунная рамка, прикрепленная к осям так, что ее можно было поворачивать под разными углами. Рассматривая ее, поэт внезапно поймал себя на том, что прикидывает, влезло ли бы в эту рамку одно из зеркал из реликварий Антиохийской девы. С другой стороны механизма было такое же отверстие, а перед ним — такая же рамка.
Данте озадаченно прикусил губу.
Тем временем механик нарушил молчание:
— Я тоже думал, что это может быть очень необычная астролябия с отверстием для наблюдения за звездами. Однако это не так. Одно отверстие не видать из другого. Между ними вращаются пластинки. Тут что-то не так!
— А может, мы должны смотреть как раз на вращающиеся части? — предположил поэт.
Альберто обхватил голову руками:
— Аль-Джазари утратил рассудок! Что, если этот механизм не имеет прикладной цели, а лишь должен продемонстрировать его мастерство? Вдруг на его создание Аль-Джазари подвигла слепая гордыня?