Страница 12 из 61
— Но подняться до Бога очень нелегко, — пробормотал Данте, услышав последние слова Ангольери.
— Отчего же?
— Царство мертвых состоит из трех частей, погруженных во мрак и омываемых светом. Я уже хорошо вижу проклятых и тех, кто искупит свои грехи в огне Чистилища. Но вот остальное…
— Рай? Как ты себе его представляешь?
— Пока — никак. Царство добра еще не приняло определенных очертаний в моем воображении. Что бы я ни выдумывал, это не может передать величие всемогущего Господа. Иногда перед моим внутренним взором мелькает неопределенный образ светящегося пятна, вокруг которого греются души праведников…
— Как крестьяне у огня? Или погонщики верблюдов вокруг костра в ночной пустыне? Так-то ты представляешь себе рай?! Неужели именно так нас отблагодарят за жизнь, прожитую по уши в крови и нечистотах? — издевательским тоном спросил Ангольери. — Честное слово, мне больше по душе рай неверных с его молочными реками в медовых берегах, вином и прекрасными женщинами.
Данте скривился, покачал головой и махнул рукой, словно не желая продолжать разговор.
Тем временем они с Ангольери уже давно шагали вдоль по улице, пробираясь сквозь толпу и увертываясь от вьючных животных, способных в любой момент растоптать неосторожного пешехода.
Чекко Ангольери замолчал с таким видом, словно задумался о чем-то очень далеком.
У самого подножия лестницы Данте остановился и схватил друга за руку:
— Чекко, у меня здесь очень неприятное дело. Я должен осмотреть труп убитого человека.
Сделав несколько шагов к входу в госпиталь, Данте снова задержался и обернулся к Чекко Ангольери:
— Если хочешь, пошли вместе. Пожалуй, сейчас мне пригодятся твой цинизм и остроумие…
Сиенец молча последовал за поэтом.
Вместе с Чекко Данте спустился в подвал, где лежали трупы. В помещении стоял невыносимый смрад: чадили светильники со скверным маслом, из-под вымазанных кровью простыней несло разложением. Закрыв нос и рот тканью, свисавшей у него с головного убора, Данте прошел к последним нарам, куда в госпитале Мизерикордия положили обнаженный труп человека, убитого на постоялом дворе. Его голову приложили к шее, и теперь о страшной смерти несчастного говорил только уродливый шрам в том месте, где голову чуть не отрубили.
Чьи-то милосердные руки раздели и омыли покойника. Данте подошел к нему поближе, чтобы лучше рассмотреть лицо, а Чекко скривился и остановился на почтительном расстоянии от нар.
Поэт стал рассматривать изуродованное старостью лицо убитого. Его нос смотрел чуть вбок, словно когда-то был сломан.
Данте вновь показалось, что он где-то уже видел это лицо. Поборов отвращение, поэт наклонился к самому лицу убитого и провел пальцами по его ледяной щеке.
— Кто ты? — пробормотал Данте.
Сначала поэту казалось, что он будет вечно бродить кругами по краю бездонного черного колодца, но внезапно у него в памяти — как пузырь воздуха из недр грязной лужи — всплыло имя жертвы.
Данте действительно встречался с ним лет двадцать назад, когда ходил учиться во францисканскую школу в Санта Кроче.
Позеленевший Чекко стоял за спиной у поэта.
— Ну что? — пробормотал он наконец, устав ждать.
Поэт молча вытянул вперед руку, словно указывая на что-то за пределами подвала, и глубоко задумался.
— Не может быть… — пробормотал он и зашевелил в воздухе пальцами с таким видом, словно старался поймать ускользающие от него мысли. — Там в церкви стоит реликварий с Антиохийской девой, а этот человек — Гвидо Бигарелли, мастер, изготавливавший живых мертвецов.
Чекко с непонимающим видом взглянул на труп. Казалось, имя покойника ни о чем ему не говорило. Данте же не находил себе места: Бигарелли вернулся во Флоренцию в тот самый момент, когда там чудесным образом возникло одно из его произведений. Потом Бигарелли убили. Это не могло быть простым совпадением!
Наконец Данте немного пришел в себя и огляделся по сторонам. Чекко же с непроницаемым лицом смотрел на покойника.
— Такое впечатление, словно Бигарелли их здесь ждал! — внезапно воскликнул Данте, повернувшись к сиенцу.
— Кто же его убил? — спросил Чекко, склонившись над трупом. — Какой сильный удар!
С раны смыли запекшуюся кровь, и ее можно было как следует рассмотреть. Удар нанесли с чудовищной силой. Между лоскутами кожи и кусками мяса белели перерубленные позвонки.
Поэт поднес к ране указательный палец.
— Очень странно, — пробормотал он.
— Что странно?
— Убийца нанес два сильных удара. Сначала он пронзил орудием убийства шею насквозь, а потом рванул лезвие вправо, разрезав мясо, кожу и перерубив позвонки. При этом он сделал это дважды. Вот следы двух очень похожих ударов. Можно подумать… — с этими словами поэт внезапно замолчал.
— Можно подумать, что убийц было двое? — спросил его Чекко.
Данте покачал головой. Потом ему внезапно пришла в голову одна мысль. Он покосился на обнаженный труп, а потом стал оглядываться по сторонам.
— Где же его одежда?..
Они с Чекко стали искать и скоро нашли в одном из углов подвала плетеную корзину с залитой кровью одеждой.
Данте вытащил ее из корзины и стал ощупывать руками. Внезапно он нащупал что-то мягкое в одном из внутренних карманов. Это был сложенный лист бумаги. На нем стояли какие-то знаки: восьмиугольник с маленькими крестами в углах и короткая надпись «Templum lucis, haec area thesauri Federici».
— «Это храм света, ковчег сокровищ Фридриха», — перевел Данте.
Внезапно он заметил ниже короткую надпись на итальянском: «Здесь распахнутся ворота царства тьмы».
Храм! Свет! Сокровища! Те же слова, что и в загадочном послании!
Поэт вновь бросился изучать одежду убитого и убедился в том, что она сшита на восточный манер.
В бортовом журнале галеры говорилось о «заморских гостях». Может, этот труп действительно принадлежит человеку, убившему весь экипаж корабля?..
— Скажи мне, Чекко, зачем ты на самом деле приехал во Флоренцию? — спросил сиенца Данте.
— Меня привела к вам любовь! — воскликнул Чекко с обычной для него легкомысленной ухмылкой.
Данте раздраженно махнул рукой. Он прекрасно знал эту фразу, по которой узнавали друг друга приверженцы любви.
— Но и денег я тоже не прочь заработать! — добавил сиенец.
аспрощавшись с Чекко, Данте некоторое время стоял в нерешительности. Ему хотелось бы продолжить расследование преступления, но долг общественной службы требовал его возвращения в Сан Пьеро. Жаркий ветер поднимал с мостовой облака раскаленной пыли. Поэту запорошило глаза, и он двинулся через улицу, чтобы укрыться в тени на другой стороне. Внезапно у него за спиной закричали, Данте обернулся и едва успел выскочить из-под колес невесть откуда взявшейся повозки. Прижавшись к стене, поэт громко проклинал возницу, не обратившего на него ни малейшего внимания и продолжавшего погонять лошадей.
— Вас не задело, мессир? — спросил предупредивший Данте высокий старец в темных одеждах.
Прикрыв глаза от солнца ладонью, Данте попробовал разглядеть его лицо. Оказалось, что перед ним человек, которого хозяин постоялого двора назвал медиком Марчелло. Поэт тут же забыл про чуть не раздавившую его повозку.
— Благодарю вас за предупреждение, — сказал он, направившись к старцу. При этом у Данте возникло ощущение, что тот его здесь поджидал.
— Кажется, я вас знаю, — продолжил поэт и отвесил неглубокий поклон.
— Я тоже вас знаю, мессир Алигьери. Я слышал, что вы — великий поэт, — ответил старец и в свою очередь поклонился.
— Слава любого толка быстрее скорохода… А что привело вас сюда?
— Если вы меня знаете, вам известны и мои занятия. А занимаюсь я телесными недугами и движениями небесных тел, порождающими их и излечивающими. Сюда же я пришел потому, что направлялся в госпиталь, надеясь хоть что-то сделать для несчастного, умерщвленного под одной крышей со мной. Однако ему, кажется, уже ничем не поможешь…