Страница 11 из 61
— Я не вполне понимаю, что это. Тут явно не хватает чего-то важного. Остальное чем-то похоже на большие часы. Видите эту зубчатую ось и остатки цепочки? Это, конечно, самая важная часть всего механизма. Вот эта стальная пружина на оси приводит в действие первое колесо, которое, в свою очередь, заставляет вращаться колеса поменьше. Скорость вращения постепенно возрастает. Я бы даже мог ее рассчитать, если бы у меня были все части этого механизма…
— И вы считаете, что его создал Аль-Джазари? — спросил Данте, обдумав объяснения механика.
— Аль-Джазари был величайшим механиком известного нам мира. Он прославил наше ремесло! Хорошо бы нам иметь его механизмы… — Альберто с благоговейным видом повернулся к остаткам разбитой машины. — А ведь его убили…
— За что же убили Аль-Джазари?
— Его умертвили его же соплеменники. Кажется, он обезумел. По крайней мере, мы, христиане, больше ничего не знаем.
Поэт задумался, поглаживая себя по подбородку. Другой рукой он рассеянно водил по арабским буквам. «Аллах велик, но Аль-Джазари выше его…» Богохульство? Слепая гордыня? Иногда ее жертвами становятся даже гении…
— А когда его убили?
— Где-то в середине нынешнего столетия. Незадолго до смерти императора Фридриха.
Данте вновь повернулся к механизму. Если его действительно изготовил Аль-Джазари, ему лет пятьдесят… Где же он был все это время? И почему теперь он прибыл на крыльях смерти в такую далекую страну? И зачем он вообще нужен?
— Об Аль-Джазари рассказывали и другое, — негромко сказал механик, и поэт встрепенулся.
— Что именно?
— Он сошел с ума потому, что кое-что узнал…
— Он изобрел какой-то новый механизм?
— Нет. Своими изобретениями он гордился. Говорят, Аль-Джазари сошел с ума потому, что познал границы Царства Божьего!
— Пределы власти Всевышнего?! Но ведь Бог всемогущ!!!
— Так говорят…
Данте притих. У него перед глазами кружились полуразложившиеся трупы. Потом он вспомнил об астролябии, найденной стражниками на галере, и стал искать ее у себя в сумке. Теперь, в хорошо освещенной мастерской, он убедился в том, что маленькие значки на астролябии были не украшением, а обозначениями градусов и орбит. Сбоку от них поэт опять обнаружил арабские буквы. Теперь астролябия предстала перед ним во всей своей изысканной красоте.
Данте стал озираться в поисках юного сарацина и обнаружил его молящимся лицом к стене, преклонив колени на коврике.
Приблизившись к Амиду, поэт протянул ему астролябию.
— А что написано здесь?
Раб осторожно взял инструмент в руки, словно опасаясь, что ему вновь придется произносить богохульства, но, быстро прочитав надпись, немного успокоился.
— Это посвящение «тому, кто измеряет звезды». Это подарок султана главному астрологу Дамаска.
Поэт с механиком переглянулись и стали ждать, что им еще скажет Амид, но тот молчал. Размышляя о только что услышанном, Данте стал осматриваться по сторонам. На рабочем столе в мастерской и на полках вдоль ее стен лежали инструменты и части механизмов. В углу было небольшое углубление с циновкой, на которой лежало свернутое одеяло. Наверняка именно там и спал молодой раб. Из-под одеяла торчал корешок толстой книги.
Заинтересовавшись, Данте наклонился над циновкой и поднял книгу. У него в руках оказался том, на страницах которого затейливая арабская вязь изящно переплеталась с миниатюрами на полях. Амид настороженно следил за действиями поэта. Почувствовав на себе его взгляд, Данте спросил:
— Что это за прекрасная книга, язычник?
— Это сказ о сне. «Китаб аль-Мир’Аж».
Поэт невольно сжал книгу в руках, словно не желая с ней расставаться. Много лет назад учитель Данте Брунетто рассказывал ему об этой редкой «Книге лестницы Магомета», в которой говорилось о путешествии Магомета в царство теней, по которому он дошел до самого трона Всевышнего. Поэту очень хотелось узнать, о чем говорится в этой книге, и вот теперь она была у него в руках, но ее язык был ему недоступен.
Данте протянул книгу сарацину, но не выпустил ее из рук:
— Ты расскажешь мне о том, что в ней написано, а то мы сожжем ее как ересь неверных…
Юноша понурил голову.
— Но не сейчас. Теперь я спешу. Однако я вернусь, и ты все мне расскажешь.
уда ты бежишь, Данте? Неужто тебя преследуют фурии?
Поэт замер, узнав окликнувший его насмешливый голос. Говоривший стоял широко расставив ноги, на другой стороне улицы и, сверкая лукавыми глазами, манил к себе Данте пальцем. Потом он прикрыл себе лицо ладонью, словно стеснительная девушка. При этом у него на губах играла плутовская усмешка.
— Ничего, что я тебя окликнул? Или к вам, великим поэтам, дозволено обращаться только дамам вашего сердца? Беатриче и прочим? Конечно, мой голос не так звонок, но зато я очень громко рыгаю!
Данте покраснел и, сжав кулаки, стал переходить улицу.
Окликнувший его мужчина изобразил на лице притворный испуг.
— Боже мой! Какое страшное лицо! Совсем как на поле боя в битве при Кампальдино![14] Ведь мы одержали там победу лишь потому, что среди наших противников не было никого с такой страшной рожей!
Тем временем Данте перешел улицу и смерил говорившего взглядом, удивляясь его яркой, кричащей одежде.
— Зачем ты здесь, Чекко? — прошипел поэт. — Ты же знаешь, что нам во Флоренции не нужны распутники и транжиры. Я думал, что ты тоже отправился в Рим. В Вечном городе тебе будет где разгуляться. Кроме того, там относятся к развратникам с большим снисхождением, чем у нас во Флоренции.
Чекко Ангольери поддернул фиолетовые штаны и уселся на большой камень.
— Должен напомнить тебе, Чекко, что закон запрещает расхаживать по Флоренции расфуфыренным, как скоморох! Чего это ты так вырядился?
Не выразив ни малейшего беспокойства, Чекко Ангольери показал рукой на прохожих.
— Ты прав, друг мой. В городе папы Бонифация больше трактиров, чем церквей, а публичный дом там найти гораздо проще, чем монастырь. Туда-то я и направляюсь, чтобы засвидетельствовать свое раскаяние и получить прощение всех грехов по случаю Юбилейного года. Однако любой человек, вступивший на путь истинный и раскаявшийся в своих грехах, просто обязан посетить по пути в Рим твой благочестивый город.
— Что же до моих штанов, — продолжал Ангольери, с любовью разглядывая свои короткие ноги, — никто еще здесь не сделал мне замечания.
— Если бы ты шлялся здесь не по тавернам, а ходил по учебным заведениям и храмам, — усмехнувшись, сказал Данте, — с тебя бы уже сбили спесь.
— Когда меня обуревает черная меланхолия, я иногда оступаюсь на пути к спасению души. Еще мне мешает отсутствие денег. Если мой отец вскорости не помрет и я не унаследую то немногое, что у него осталось, мне придется побираться на паперти… От безденежья я могу пойти на что угодно, а вы, флорентийцы, катаетесь как сыр в масле. Неужели никто здесь не даст мне и корочки хлеба? Я с удовольствием предложу свои услуги любому благодетелю.
— Какого же благодетеля ты ищешь?
— Наверняка найдутся те, кому пригодятся мои острый язык и верная рука… Но что это мы все обо мне да обо мне?! Как у тебя дела? Что намерен явить миру величайший из тосканских поэтов? Слышал я, что ты пишешь о путешествии в царство мертвых.
— Не только мертвых, но и тех, кто никогда не умрет!
— Ах вот оно как! — с ироничной усмешкой на губах пробормотал Чекко, но Данте погрузился в свои мысли и больше его не слушал.
— Да вы еще спесивее французов, — пробормотал наконец сиенец, указав пальцем на стены нового собора, уже возвышавшиеся за церковью Санта Репарата. — Те тоже возводят огромные соборы с высоченными остроконечными шпилями. Они не взывают смиренно к Богу, как делаем это мы в наших церквях, а хотят сами вскарабкаться к нему на небо!
14
Битва при Кампальдино 11 июня 1289 г. принесла победу гвельфской Флоренции и поражение гибеллинской армии города Ареццо. Гибеллины — политическое течение сторонников империи в итальянских городах. Эту партию возглавлял император. Их противники — гвельфы, номинальной главой которых являлся папа. Гибеллины получили свое название от Вайблинген (название родового замка Гогенштауфенов, ставших императорами); гвельфы — от герцогского рода Вельфов, противников Гогенштауфенов.