Гаситель

Накрылся с головой одеялом, а то что–то меня морозить стало, и довольно быстро даже не заснул, а в какое–то полузабытье впал. И впадал периодически, так как даже не знаю сколько раз я просыпался ночью от кошмаров. Таких кошмаров, что от ужаса подрывался, хватал фонарь, что в изголовье у подушки лежал, в панике осматривался по сторонам… постепенно успокаивался, видя знакомые стены и что никого из приснившихся здесь нет. Жадно пил воду и снова отрубался, до следующего такого же подъема. Но главное утром…

— Я всё ещё жив! — прохрипел полностью пересохшим горлом.

С трудом наклонился, свесил с кровати руку, а там — фига, воды нет, всю ночью выхлебал. И сил что–то у меня в теле не очень много ощущается, кошмары чуть ли не последние вытянули. Если 6 не нож, рядом на полу с остальным оружием лежавший, то даже не знаю, хватило бы мне сил развязаться.

В итоге напился из гидратора, когда до рюкзака добрался, там еще половина емкости заполнено было. После чего долго сидел здесь же в спальне с тяжелой от многочисленных и не совсем веселых мыслей головой и пытался решить, что дальше делать. Но так и не решил, ясно только что отсюда уходить нужно. В братовой квартире оставаться не хотелось. Вернее, не хотелось чтоб когда он вернется, застал меня здесь у себя зомбаком. Даже представлять не хочу что брат почувствует, а уж когда вынужден будет еще и убить меня, так вообще.

Оглянулся на пороге, окинул мутным взглядом пустую квартиру и…

— Прощай, братан! — выдавил из себя, после чего решительно закрыл за собой дверь.

Выйдя из подъезда на миг замер, просто не представляя куда направиться, ведь всё ранее запланированное еще вчера выполнил, а новые цели просто не к чему себе ставить. Чувствую, что сдохну скоро, так мене погано. Так что постоял немного да и потопал куда глаза глядят.

Глядели, как оказалось, они на выход из города. В какой–то момент мне так паршиво стало, что я реально отключился от внешнего мира — не помню где бродил и как тут в итоге оказался. А оказался я в пригороде в частном секторе. И вот сейчас остановился, замерев, пытался понять как я здесь очутился и не послышалось ли мне то, из–за чего в сознание собственно и вернулся?

Не послышалось, снова за спиной голос прозвучал:

— Та в 1н зовс1 м шякоТ, хлопцН (Да он совсем никакой, парни!)

Медленно обернулся, придерживая правой рукой сбившийся мне под мышку автомат, и всеми силами стараясь удержаться в сознании. Зрение, как и сознание, тоже плыло, и чтоб детали рассмотреть, нужно было приложить немалые усилия.

За спиной у меня, посреди дороги, стоял лысый, небольшого роста и какой–то весь круглый, но при этом крепко сбитый мужик лет тридцати–сорока. Он похоже и говорил, а с противоположных дворов из калиток еще двое как раз выходили и насмешливо на меня смотрели.

Теперь ясно к кому он обращался.

Что удивило, так это их вооружение: двое, в том числе и лысый, в руках арбалеты держали. И только один из этой тройки, самый здоровый из них, был вооружен нормально, держал в руках, если не ошибаюсь, американскии Barrett Во всяком случае по внешнему виду он похож на него был. Но какой именно — не знаю, не встречал еще такого.

— Що очима блимаеш, Москаль? (Что глазами блымаешь, Москаль?) — снова обратился ко мне лысый. — Давай, скидай з себе все! Нав1 що To6i таю xopouji реч1, все одно здохнеш скоро, судячи з твого виду. (Давай, скидывай с себя всё! Зачем тебе такие хорошие вещи, всё равно сдохнешь скоро, судя по твоему виду).

— А якщо сам не помреш, то ми допоможемо, (А если сам не умрешь, то мы поможем), — заговорил второй арбалетчик. А подойдя ближе — рявкнул — Не люблю вас, Москал1в! (Не люблю вас, Москалей!)

Смотрел на этих уродов и в душе разгоралась просто невероятная ненависть. Не только на этих тварей, что ухмыляясь на меня смотрят, но и на тех нелюдей что вирус выпустили, из- за которого матери, не осознавая этого, едят своих детей; на зомби, заполнивших мой родной город; на Димку паскуду, который меня заразил; на…

— Ну що ти дивишся? Що дивишся? Роздягайся, давай! Ильки аккуратно, без зайвих там смикань. А то… (Ну что ты смотришь? Что смотришь? Раздевайся, давай! Только аккуратно, без лишних там дерганий. А то…) — Не выдержал и третий, что до этого молча стоял, так же ухмыляясь, впрочем. Сейчас же, направив мне в живот дольный ствол своей винтовки с массивным реактивным дульным тормозом, тоже решил меня поторопить. Спешат они, наверное, на тот свет.

Встречались мы в Прибалтике с бандеровцами, видели, что они творили. Достойные потомки своих предков. Так что зародившаяся где–то в груди ненависть теперь полностью акцентировалась на этих тварях, и такое ощущение возникло, будто она, эта ненависть, достигнув какого–то внутреннего предела — взорвалась, разойдясь невидимой волной от меня во все стороны. И этот взрыв принес мне просто невероятное облегчение: в голове стало как никогда ясно, с глаз смыло муть, засуха во рту и та отошла на второй план. Так легко в теле стало, как… как только перед самой смертью бывает.

Улыбнулся облегченно и приготовился умирать, пришло моё время. Нацикам я сдаваться не собирался, пусть лучше они меня пристрелят. Но это уже не пугало. Совсем не пугало. Даже хорошо, что умру не в беспамятстве и меня не сожрут зомби, как и сам им не стану. Умру как воин, о которых немало прочитал в детстве, а потом некоторых и в жизни увидеть довелось. Умру так же как и они, глядя в глаза своей смерти, но и…

«Но и вас я с собой заберу… кого смогу!» — улыбка моя стала еще шире.

Вздохнул полной грудью еще раз и уже готов был начинать, как… началось что–то непонятное.

— Ти чого либишься? (Ты чего лыбишься?) — не понравилась моя улыбка лысому. Отчего его собственная издевательская ухмылка, еще недавно полная превосходства, сменилась сначала на обеспокоенное выражение, а потом его лицо вообще полыхнуло злобой, коей он и взорвался: — Ти чого либишся, падлюка? Та я тебе… (Ты чего лыбишься, падлюка? Да я тебя…)

«Что он меня» — он так и не договорил. Качнулся в мою сторону, сделав один шаг вперед, но тут же замер с открытым ртом. Зато лицо у него продолжало жить своей жизнью: злость сменилась на сильнейшее удивление, удивление переросло в испуг, а испуг уже перерос в полноценный ужас. И он, дрожащим голосом, прошептал:

— Хлопщ', у мене дар пропав! Прискорення зовам не вщгукуеться! (Парни, у меня дар пропал! Ускорение совсем не отзывается!)

Спустя мгновение и здоровяк с Barrett–ом отозвался, не менее испуганным голосом:

— Скрит не працюе! (Скрыт не работает!)

— Сенсорна не працюе! (Сенсорика не работает!) — одновременно с ним и второй арбалетчик отозвался, испуганно глядя на своих напарников.

И тут же лысый…

— Це ти, падлюко! Ти … Ти… (Это ты, падлюко! Ты… Ты…) — поперхнулся он воздухом, а потом чуть ли не по–девчачьи тонким голосом взвизгнул: — Гасник, хлопцП Це гасник! Сгршяйте! Вбийте його! Вбийте… (Гаситель, парни! Это гаситель! Стреляйте! Убейте его! Убейте…)

Продолжал он верещать, сам при этом пятясь назад, а потом и вовсе развернулся и задал стрекача.

Я сначала удивленно наблюдал за их непонятными возгласами, пытаясь понять, что именно они кричат на своей «мовЬ>, но услышав «Вбийте!» — понял и начал действовать. Это слово не только для них, но и для меня командой послужило.

Так что я сразу же и начал ее выполнять: подогнув ноги и роняя себя на спину, вскинул БАЯД‑400 и полоснул по ним длинной, на весь магазин очередью. Благо с предохранителя автомат был снят, а патрон в ствол еще при выходе из квартиры был дослан.

— Да ну нах, — выдохнул я хрипло, как только боек в холостую щелкнул.

На удивление у меня всё получилось и я почему–то еще был жив. Не знаю что за «гасныка» они во мне увидели, но если бы не запаниковали, то я, как минимум, так же как и лысый раненый бы валялся.

Живучая сволочь!

В спину на уровне поясницы ему прилично прилетело, но в отличие от своих напарников, лежащих неподвижно, этот подыхать не спешил. Как бежал, в ту сторону теперь и ползти пытается, абы только подальше от меня.