Страница 7 из 61
Саша виновато улыбнулся.
- Есть насморк. Это после купания. Пройдет. Котенко меня там водкой поил. Знаешь, я, наверное, целый стакан выпил, если не больше. И ничуть не опьянел. Вот как остыл! А уж потом... Сейчас вспомню - так мороз по коже. Холоднющая вода!
- Я тебе малины заварила. Поешь, а потом выпьешь перед сном. На всякий случай.
Саша мерз и кутался даже в теплом доме. Но все же до ужина разок вышел к Архызу. Тот сразу ткнул морду в колени, прижался и застыл.
- Высох? - спросил Саша и потрепал собаку меж ушей. - А ты у меня молодец! Слышишь: мо-ло-дец!
Спал Архыз на крыльце. Из дома до него доходил приглушенный разговор, одновременно он слышал все, что происходило на улице, вне двора, и в то же время спал, спокойный за будущее, радостно взволнованный, что снова оказался в родном доме.
За оградой усадьбы и дальше в лесу, с нетерпением ожидающем весны, глухо и монотонно шумели под ветром голые ветки. Это был голос дебрей.
Он тоже доходил до ушей и чуткого носа Архыза.
Уже под утро ветер с заречного увала принес едва различимый запах, от которого дрогнула кожа, и на шее Архыза сама по себе взъерошилась шерсть. Он поднял морду и повел влажным черным носом. Ветер упал, и запах исчез. Но через минуту новый порыв опять донес чуть слышную весть о звере, об особенном звере. Архыз спрыгнул с крыльца и, легко перемахнув через оградку, стелющейся рысью пошел по старой, хорошо промороженной тропинке к тому месту, где река на подходе к ущелью разливается в широком русле, выстланном большими, плохо обкатанными валунами.
Архыз скакнул с берега на первую глыбу, с нее на следующий камень, слегка оттолкнувшись, перелетел на третий, на четвертый, едва касаясь забрызганной, льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника.
Лес возвышался рядом.
Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя.
Нельзя сказать, что Архызом руководила природная звериная воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах зверя всегда возбуждает в собаке - а тем более имеющей примесь волчьей крови - желание погони, если зверь слабее и бежит, или даже битвы, если зверь не против такой схватки. Зов предков и постоянная страсть утвердить свое право называться сильнейшим и, конечно, еще что-то от темных инстинктов хищника, не очень известных людям, - все это причинность борьбы, как, впрочем, и стремление утолить голод. Но запах, поднявший сытого Архыза с его обязательного охранного поста на крылечке, был особенным запахом, знакомым ему. Он разжигал в собаке жгучее любопытство, будил что-то ребячливое, дорогое, но почти утерянное.
Запах этот он знал: то был запах конуры во дворе Молчановых. Запах Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.
Архыз прекрасно видел в сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки. Он уже не бежал, не шел, а крался. Вытянувшись, хвост на отлете, несколько прижавшись к земле, он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились не одним только следом, а всем запястьем - мягко и не грузно - и не проминал наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.
Архыз замер и прижался к камням. Близко за скалами послышалось шумное сопение. Звенели потревоженные листья. С удвоенной осторожностью и с каким-то очень легким сердцем, словно находился он не в диком лесу, а опять на своем дворе, Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он знал, кто там, впереди, и уже не боялся. Он попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.
Небольшой, но очень лохматый годовичок пятился к скале задом, лапами очесывая перед собой пружинисто согнувшийся куст шиповника. Всей пастью медвежонок непрерывно хватал из-под лап ягоды и жевал их споро, но с какой-то откровенной досадой. Нетрудно догадаться, что его сердило. Ягоды шиповника, с точки зрения гурмана, устроены не очень удачно: в сладкой и вкусной оболочке таились волосатые семена. Кому понравится мед пополам со старой, слежавшейся ватой!
Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки, но все еще продолжал пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и беззвучно повалился на спину, но тут же по-кошачьи перевернулся и... оказался прямо перед Архызом. Мгновение испуга, ужаса. Они отпрянули в разные стороны, вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение. Или, не разобравшись в родстве, кинутся сейчас в схватку, и тогда прощай дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие и трезвость. Или узнают друг друга...
Архыз как-то по-странному тявкнул, как будто упрекнул на своем языке или устыдил: "Ай-я-яй, своих не узнаешь!" Медвежонок удивленно вытянул шею, нос у него заходил, сморщился. "Ну, прости, брат, испугал же ты меня", говорили его глаза, а вслед за этой несомненно дружеской мимикой он вдруг упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашелся. Ну до чего смешно! Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик - молочный брат его, изловчился и легонько зацепил когтистой лапой по боку собаки. Обменявшись столь своеобразными приветствиями и любезностями, они легли животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам, камни и свои лапы, не встречаясь, однако, взглядами, что являлось, по-видимому, высшей формой вежливости. "Не лезем в душу", - сказали бы по этому поводу люди. Просто и содержательно: "Ну, как ты, брат?" - "А ты как?" - "Да вот, как видишь".
До чего же здорово, что встретились!
Очень лениво начало рассветать. Тусклое небо подымалось выше, освобождая место ясному дню; стали видны отдельные деревья, черный обрыв внизу у реки, дымки над поселком на той стороне и примятые кусты без ягод. Начиналось утро.
Медвежонок вскочил и боком-боком, оглядываясь и озорно сверкая желтыми глазками, побежал в гору, явно приглашая за собой Архыза. Тот вскочил и, пританцовывая, какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился, чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг и побежал обратно, повизгивая от удовольствия, потому что Лобик принял приглашение и последовал за ним. Чуть погодя все это дважды повторилось, и стали ясными маневр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.