Страница 2 из 42
Веснушки
«Что грустишь, моя рыжа́я? —шепчет бабка. – Что стряслось?»свою руку погружаяв глубину твоих волос.Ты мотаешь головою.Ты встаешь, как в полусне.Видишь очень голубое,очень белое в окне.У тебя веснушек столько,что грустить тебе смешно,и черемуха сквозь стекладышит горько и свежо.Смотришь тихо, полоненно,и тебя обидеть грех,как обидеть олененка,так боящегося всех.В мастерскую его другапоздно вечером привели рукою кругло-круглопо щеке твоей провел.И до дрожи незаснувшей,не забывшей ничего,помнят все твои веснушкируку крупную его.Было мертвенно и мглисто.Пахла мокрой глиной мгла.Чьи-то мраморные лицанаблюдали из угла.По-мальчишески сутула,сбросив платьице на стул,ты стояла, как скульптура,в окружении скульптур.Почему, застыв неловко,он потом лежал, курили, уже совсем далекий,ничего не говорил?Ты веснушки умываешь.Ты садишься кофе пить.Ты еще не понимаешь,как на свете дальше быть.Ты выходишь – и немеешь.На смотрины отдана,худощавый неумелыш,ты одна, одна, одна…Ты застенчиво лобаста,не похожа на девчат.Твои острые лопатки,будто крылышки, торчат.На тебя глядят нещадно.Ты себя в себе таишь.Но, быть может, ты на счастьеиз веснушек состоишь?По замасленной Зацепепахнет пивом от ларька,и, как павы, из-за церквивыплывают облака.И, пожаром угрожаяэтажам и гаражам,ты проходишь, вся рыжая,поражая горожан.Пусть он столько наковеркал —так и светятся в лучахи веснушки на коленках,и веснушки на плечах.Поглядите – перед вами,словно капельки зари,две веснушки под бровямис золотинками внутри.И рыжа и непослушнав суматохе городскойраспушенная веснушканад летящей головой!1962Допрос под Брамса
Был следователь тонкий меломан.По-своему он к душам подбирался.Он кости лишь по крайности ломал,обычно же — допрашивал под Брамса.Когда в его модерный кабинетвтолкнули их, то без вопросов грубыхон предложил «Дайкири» и конфет,а сам включил, как бы случайно, «Грундиг».И задышал проснувшийся прелюд,чистейший, как ребенок светлоглазый,нашедший неожиданный приютв батистовской тюрьме под Санта-Кларой.Их было двое. Мальчик лет семнадцати…Он быстро верить перестал Христуи деру дал из мирной семинарии,предпочитая револьвер — кресту.Стоял он, глядя мрачно, напроломно,с презрительно надменным холодком,и лоб его высокий непокорногрозил колючим рыжим хохолком.И девочка… И тоже – лет семнадцати.Она — из мира благочинных бонн,из мира нудных лекций по семантикебежала в мир гектографов и бомб.И отчужденно в платье белом-беломона стояла перед подлецом,и черный дым волос парил над бледным,голубовато-фресковым лицом.Но следователь ждал. Он знал, что музыка,пуская в ход все волшебство свое,находит в душах щель — пусть даже узкую!и властно проникает сквозь нее.А там она как полная владычица.Она в себе приносит целый мир.Плодами этот мир в ладони тычется,листвой шумит и птицами гремит.В нем отливают лунным плечи, шеи,в нем пароходов огоньки горят.Он — как самою жизнью искушенье.И люди жить хотят. И… говорят.И вдруг заметил следователь: юношана девушку по-странному взглянул,как будто что-то понял он, задумавшись,под музыку, под плеск ее и гул.Зашевелил губами он, забывшийся.Сдаваясь, вздрогнул хохолок на лбу.А следователь был готов записывать —и вдруг услышал тихое: «Люблю…»И девушка, подняв глаза огромные,как будто не в тюрьме, а на лугу,где пальмы, травы и цветы багровые,приблизившись, ответила: «Люблю…»Им Брамс помог! Им — а не их врагам!И следователь, в ярости на Брамса,бил юношу кастетом по губам,стараясь вбить его «люблю» обратно…Я думаю о вечном слове том.Его мы отвлеченно превозносим.Обожествляем, а при всем при томпорою слишком просто произносим.Я глубоко в себя его запрячу.Я буду помнить, строг, неумолим,что вместе с ним идут на бой за правдуи, умирая, побеждают с ним.1962