Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 46

«Какая грязь везде, какая грязь…»

Какая грязь везде, какая грязь!Забрызганы высотных зданий башни.Ругаются шоферы, разъярясь,ведя машины медленно, как баржи.Ботинки по-свинцовому грузны.На тротуарах снег вконец затоптан,и, разбухая, бревна у заборов,как боровы, валяются в грязи.А снег уже в полете обречен,и, обреченность эту сознавая,летит он, чистоты не создавая,и тоже грязью делается он.Но, гордо и возвышенно довлеянад обнаглевшей грязью мостовых,стоят в снегу девическом деревья,и грязь – она боится тронуть их.Снег оказался прав, когда он падал.Деревья, как страна внутри страны,и ветви их пушистые, как панты,до звездной синевы вознесены.Снег, несмотря на то, что он московский,там на ветвях, в белейшей темноте,чистейший снег, володесоколовский,а чистота есть воля к чистоте.3 февраля 1961–1997

Дядя Вася

Б. Окуджаве

То зелено,               то листьев порыжение,то мелкое сухое порошение,а дядя Вася пишет прошения,прошения,                прошения,                                прошения…Он пишет их задаром —                                     не за что-то.Не за себя он просит —                                    за кого-то,и эта его вечная забота,святая милосердная работа.Не веря ни в иконы,                               ни в молитвы,он верит,              дядя Вася,                              в государство,и для больного полиомиелитомон просит заграничное лекарство.Он просит,                 чтобы всем квартиры дали,чтобы коляски                       инвалиды все имели.Он хочет,              чтобы люди не страдали.Он хочет,               чтобы люди не болели.А дяде Васе семьдесят четыре…И уж, казалось, он привыкнуть должен,что столько неустроенного в мире.Но не привык.                      До этого не дожил.Он одинок.                 Живет он вместе с веточкой,поставленной в бутылку из-под пива.Зимою он окутывает ваточкойей корешки застенчиво,                                     счастливо.И дяде Васе очень странным кажется,что все я в жизни путаю и комкаю.Моей любимой —                           самой первой —                                                    карточкуон,    отобрав, повесил в своей комнатке.У дяди Васи сердце разрывается.Он помнит,                 как друг друга мы любили,и, с карточкой ночами разговаривая,он просит,                чтоб мы снова вместе были.Он ходит прямо,                         сухонький,                                          тревожный,всегда готовый за людей бороться,в шинели ветхой железнодорожнойи с тощенькою острою бородкой.Все бегает,                а он ведь очень старый,и старость излечить на свете нечем,но я не верю,                    что его не станет.Мне кажется,                     что дядя Вася вечен.Он вечен,              как страдания людские,а жалости к ним столько накопил он!Проводником возил он всю Россиюв своем вагоне жестком,                                     некупированном.Все войны, войны —                                мировая первая,гражданская,                    вторая мировая.Но так же,                так же инвалиды пели,невидящие очи раскрывая.Горели села за окном вагонным.В тифу,           в крови Россия утверждалась,и умирала на полу вагонном,и на полу вагонном вновь рождалась.Была дорога у России дальняя,и дядя Вася был в дороге этойи лекарем,                и бабкой повивальною,и агитпропом,                     и живой газетой.Он всех поил какою мог бурдою,всех утешал,                   кого бедой мотало.Была его работа добротою,и доброта сейчас                          работой стала.Когда домой я поздно возвращаюсь,я вижу —              свет в окне его не гаснет.Кому-то дядя Вася возражает,кого-то защищает дядя Вася.Пусть кто-то в постоянном напряжениилишь за свое на свете положение,а дядя Вася                  пишет прошения,прошения,                прошения,                                прошения…12–16 февраля 1961, Бакуриани

«Женщины, вы все, конечно, слабые…»

Женщины, вы все, конечно, слабые!Вы уж по природе таковы.Ваши позолоченные статуисо снопами пышными – не вы.И когда я вижу вас над рельсамис ломами тяжелыми в руках,в сердце моем боль звенит надтреснуто:«Как же это вам под силу, как?»А девчонки с ло́мами веселые:«Ишь, жалетель! Гляньте-ка, каков!»И глаза синющие высовывают,шалые глаза из-под платков.Женщин в геологию нашествие.Что вы, право, тянетесь туда?Это дело наше, а не женское.Для мужчин, а не для вас тайга.Но идете, губы чуть прикусывая,не боясь загара и морщин,и, от ветки кедровой прикуривая,шуткой ободряете мужчин.Вы, хозяйки нервные домашние,так порой на все ворчите злонад супами, над бельем дымящимся…Как в тайге, на кухне тяжело.Но помимо этой горькой нервности,слезы вызывающей подчас,сколько в вас возвышенности, нежности,сколько героического в вас!Я не верю в слабость вашу, жертвенность.От рожденья все вы таковы.Женственней намного ваша женственностьоттого, что мужественны вы.Я люблю вас нежно и жалеюще,но на вас завидуя смотрю.Лучшие мужчины – это женщины.Это я вам точно говорю!16 февраля 1961, Бакуриани