Страница 34 из 45
Рабочая кость
Без лести, унижения,без всяких громких фраз, —я вырос в уважениик тебе, рабочий класс.Оставив шутки смачные,меня, войны дите,вы принимали, смазчикизиминского депо.Иван Фаддеич Прохоров,известный всем в Зиме,читал, как в храме проповедь,в депо науку мне.Я горд был перед взрослыми,когда шагал домой,что пахнет паровозамисолдатский ватник мой.И Сыркина Виталияклеймил что было силза то, что пролетарий я,а он – врачихин сын.Мы были однолетками,из класса одного,но звал «интеллигентиком»с презреньем я его.Иван Фаддеич Прохоровпыл мой остудил.Иван Фаддеич Прохороввсе это осудил.«Что гонишься за почестью?Нашелся фон-барон!Кто хвастает рабочестью,какой рабочий он!»И грозно и рокочущена все депо он рявкнул:«Мы что же — кость рабочая,а врач — она дворянка?!»Воспитан я не догмами,а взглядом этих глаз.Меня руками добрымиты вел, рабочий класс.О, руки эти жесткие!Под сенью их я рос.Кружки мозолей желтыемне дороги до слез.Вот правая, вот левая —владыки домен, штолен…Но, скажем, руки лекаряне трудовые, что ли?Интеллигенты сложныев жару или пургухлебали той же ложкоютакую же бурду.Интеллигенты падалиот выстрела в упор,прижав с тоскою пахарякакой-нибудь бугор.И, как возмездье воющее,летели неспростаснаряды Шостаковичас клавирного листа.Пройдя сквозь все освенцимы,воскреснув столько раз,моя интеллигенция,ты — рабочий класс!1957–1982«Россия, ты меня учила…»
Россия, ты меня учила,чтобы не знал потом стыда,дрова колоть, щепать лучинуи ставить правильно стога,ценить любой сухарь щербатый,коней впрягать и распрягатьи клубни надвое лопатой,сажая в землю, разрубать.Наш русский дух – собранье болей.Он рассеченность превозмог,разрубленный на столько долей,но неделимый клубенек.Я, словно Русь, и сам искромсан,но я твой червь крылатый, Русь, —не из твоих Иванов грозных, —я – и разрубленный срастусь.Господь, народ не спутай с чернью,от нас чела не отвратии эру страшных рассеченийв сращенье наше обрати.1957–1995«Ты спрашивала шепотом…»
Ты спрашивала шепотом:«А что потом? А что потом?»Постель была расстелена,и ты была растеряна…Но вот идешь по городу,несешь красиво голову,надменность рыжей челочки,и каблучки-иголочки.В твоих глазах — насмешливость,и в них приказ — не смешиватьтебя с той самой, бывшею,любимой и любившею. Но это — дело зряшное.Ты для меня — вчерашняя,с беспомощно забывшейсятой челочкою сбившейся.И как себя поставишь ты,и как считать заставишь ты,что там другая женщинасо мной лежала шепчущеи спрашивала шепотом:«А что потом? А что потом?»1957–1975Человека убили
Помню дальнюю балку,мостик ветхий, гнилой,и летящую бабу на кобыле гнедой.В сером облаке пыли,некрасива, бледна,«Человека убили!» —прокричала она.Я забыть не сумею, покуда живу,как бежали за нею,бросив косы в траву.Он, печальный и странный,лежал за бугромс незаметною ранойпод последним ребром.Был он кем-то безвиннона распутье убит…Помню темную глину,слышу цокот копыт.Бабу в облаке пыливижу я и во сне.«Человека убили!» —крик истошный во мне.Трудно жить мне на свете,трудно слышать тот крик.К человеческой смертия еще не привык.Не однажды я видел,как о том ни тужи,незаметную гибельчеловечьей души.И в товарище старшемсреди суетымне угадывать страшнонеживые черты.Видеть это не в силе.Стиснув зубы, молчу.«Человека убили!» —я вот-вот закричу.1957