Страница 18 из 45
Славчонка
Я зарабатываю славу.Я зарабатываю горе,и нынче с этим нету сладу,и уж совсем не будет вскоре.В жене я ревность замечаю.Мои товарищи не в духе,и о себе самом случайноя узнаю дурные слухи.Мне сообщают, что пижон я.Держать приходится мне марку.Костюмы мерю напряженно,чтобы не дать случайно маху.Да, слава штука роковая,зачем за ней я, дурень, гнался?Всем незнакомым я киваю,чтоб не сказали – он зазнался.Не слава даже, а славчонка,совсем ненужная и злая,трусит за мной, как собачонка,хвостом бессмысленно виляя…Декабрь 1956«Какое наступает отрезвленье…»
Какое наступает отрезвленье,как наша совесть к нам потом строга,когда в застольном чьем-то откровеньене замечаем вкрадчивость врага.Но страшно ничему не научитьсяи в бдительности ревностной опятьнезрелости мятущейся, но чистойнечистые стремленья приписать.Усердье в подозреньях не заслуга.Слепой судья народу не слуга.Страшнее, чем принять врага за друга,принять поспешно друга за врага.Декабрь 1956«Я у рудничной чайной…»
Я у рудничной чайной,у косого плетня,молодой и отчаянный,расседлаю коня.О железную скобкусапоги оботру,закажу себе стопкуи достану махру.Два степенных казахаприлагают к устамс уважением сахар,будто горный хрусталь.Брючки географинивсе – репей на репье.Орден «Мать-героиня»у цыганки в тряпье.И, невзрачный, потешный,странноватый на вид,старикашка подсевшиймне бессвязно твердит,как в парах самогонных,в синеватом дымузолотой самородокявлялся ему,как, раскрыв свою сумку,после сотой верстысамородком он стукнулв кабаке о весы,как шалавых девчонокза собою водили в портянках парчовыхпо Иркутску ходил…В старой рудничной чайнойгородским хвастуном,молодой и отчаянный,я сижу за столом.Пью на зависть любому,и блестят сапоги.Гармонисту слепомуя кричу: «Сыпани!»Горячо мне и зыбкои беда нипочем,а буфетчица Зинкавсе поводит плечом.Все, что было, истратив,как подстреленный влет,плачет старый старательоттого, что он врет.Может, тоже заплачуи на стол упаду,все, что было, истрачу,ничего не найду.Но пока что мне зыбкои легко на земле,и буфетчица Зинкаулыбается мне.Декабрь 1956Кассирша
На кляче, нехотя трусившейсквозь мелкий дождь по большаку,сидела девочка-кассиршас наганом черным на боку.В большой мешок портфель запрятав,чтобы никто не угадал,она везла в тайгу зарплату,и я ее сопровождал.Мы рассуждали о бандитах,о разных случаях смешных,и об артистах знаменитых,и о большой зарплате их.И было тихо, приглушенноее лицо удивлено,и челка из-под капюшонаторчала мокро и смешно.О неувиденном тоскуя,тихонько трогая коня,«А как у вас в Москве танцуют?» —она спросила у меня.…В избушке, дождь сбивая с челки,суровой строгости полна,достав облупленные счеты,раскрыла ведомость она.Ее работа долго длилась —от денег руки затекли,и, чтоб она развеселилась,мы патефон ей завели.Ребята карты тасовали,на нас глядели без острот,а мы с кассиршей танцевалито вальс томящий, то фокстрот.И по полу она ходила,как ходят девочки по льду,и что-то тихое твердила,и спотыкалась на ходу.При каждом шаге изменялась:то вдруг впадала в забытье,то всей собою извиняласьза неумение свое.А после — празднично и чистоу колченогого стола,в избушке, под тулупом чьим-тоона, усталая, спала.А грудь вздымалась, колебаласьи тихо падала опять.Она спала и улыбаласьи продолжала танцевать.Декабрь 1956