Страница 10 из 45
«В пальто незимнем, в кепке рыжей…»
В пальто незимнем, в кепке рыжейвыходит парень из ворот.Сосульку, пахнущую крышей,он в зубы зябкие берет.Он перешагивает лужи,он улыбается заре.Кого он любит? С кем он дружит?Чего он хочет на земле?Его умело отводилиот наболевших «почему».Усердно критики твердилио бесконфликтности ему.Он был заверен кем-то весков предельной гладкости пути,но череда несоответствиймогла к безверью привести.Он устоял. Он глаз не прятал.Он не забудет ничего.Заклятый враг его – неправда,и ей не скрыться от него.Втираясь к людям, как родная,она украдкой гнет свое,большую правду подменяяигрой постыдною в нее.Клеймит людей судом суровым.Вздувает, глядя на листок,перенасыщенный сиропомсвой газированный восторг.Но все уловки и улыбки,ее искательность и прытьдля парня этого – улики,чтобы лицо ее открыть.В большое пенное кипеньевыходит парень из ворот.Он в кепке, мокрой от капели,по громким улицам идет.И рядом – с болью и весельемо том же думают, грустяти тем же льдом хрустят весенним,того же самого хотят.26 октября 1955«Взрывы, взрывы……»
Взрывы, взрывы… Под зыбкой вишенкойя в траве лежу у плетня.В белом платье с украинской вышивкойсмотрит девочка на меня.«Хочешь груш из нашего садика?Весь в крови настоящей ты.Ты в тумане, наверно, дяденька,поцарапался о кусты.Над землею столько тумана,столько дяденек спящих на ней.Спи и ты. Говорит моя мама:«Утро вечера мудреней».Дай-ка я расстелю тебе скатку.Ты другую – получше – купи.Дай-ка я расскажу тебе сказку.Ты не бойся. Ты слушай и спи».Засыпаю. Мне чисто и смутно.Засыпаю на много дней.Не придет ко мне больше утрото, что вечера мудреней.28 октября 1955Рояль
Пионерские авралы,как вас надо величать!Мы в сельповские подвалышли картошку выручать.Пот блестел на лицах крупный,и ломило нам виски.Отрывали мы от клубнейбледноватые ростки.На картофелинах мокрыхпатефон был водружен.Мы пластинок самых модныхпереслушали вагон.И они крутились шибко,веселя ребят в сельпо.Про барона фон дер Пшикабыло здорово сильно!..Петр Кузьмич, предсельсовета,опустившись к нам в подвал,нас не стал ругать за это —он сиял и ликовал.Языком прищелкнул вкуснов довершение всегои сказал, что из Иркутскапривезли рояль в село.Мне велел одеться чистои умыться Петр Кузьмич:«Ты ведь все-таки учился,ты ведь все-таки москвич».Как о чем-то очень дальнем,вспомнил: был я малышомв пианинном и рояльном,чинном городе большом.После скучной каши манной,взявши нотную тетрадь,я садился рядом с мамойчто-то манное играть.Не любил я это дело,но упрямая роднясделать доблестно хотелапианиста из меня.А теперь в колхозном клубени шагов, ни суетни.У рояля встали люди.Ждали музыки они.Я застыл на табурете,молча ноты теребил.Как сказать мне людям этим,что играть я не любил,что пришла сейчас расплатав тихом, пристальном кругу?Я не злился. Я не плакал.Понимал, что не могу.И мечтою невозможнойот меня куда-то вдальуплывал большой и сложный,не простивший мне рояль.Ноябрь 1955Окно
На здании красивом и высокомсреди уже давно погасших оконокно светилось, да, — одно окно,от родственных по форме отличаясьлишь тем, что не погашено оно.Я мимо шел, в себе, в друзьях отчаясь,и я подумал четко и жестоко:«Заслуга ли, что светится оно?Что знаю я о нем? Мне неизвестнапричина света этого окна,а интересно: может быть, нелестночестит супруга верная жена?А может быть, грозит супруг разводом?А может, холостяк сидит с кроссвордоми мысль его сейчас напряжена?Кому-то, может, бедному, не спится,или стирает женщина белье?А может, кто-то темноты боитсяи забывает светом про нее?Танцуют, может? Свет не потому ли?Ах, у кого узнать бы мне, спросить!..А может, все давно уже заснулии просто свет забыли погасить?»Я шел. Себя хотел я упросить,что не стирают там сейчас, не вяжут,не ссорятся, весь белый свет браня,а думают о чем-то очень важном,о чем-то очень главном для меня.В ночь с 19 на 20 декабря 1955