Страница 11 из 47
— Друг и побратим! Перед нами не горстка врагов, но огромное войско. Возьмите ваш зычный рог, позовите императора! Еще не поздно, еще услышит он призыв. Нет в том срама ни вам, ни вашим воинам. Взгляните вверх: там, близ Аспры, исчезают последние ряды императорских войск. Уйдут — и останемся мы один на один с погибелью.
— Не дай Господь! — в третий раз ответил Роланд. — Безумны ваши речи, сударь! Вечный позор тому, чье сердце дрогнет от испуга, — мы же не трусы. Не мы, а мавры примут смерть на поле брани!
На яркой перевязи висит священный Олифан, рог Роланда. Стал он знаменит во всей Франции еще с тех пор, когда ходил Карл Великий в Константинополь, к греческому императору Гугону.
Тогда устроил именитый грек пиршество в честь франкского короля. Разгорячились воины от обильного обеда и крепкого вина и стали хвалиться, кто из них и каким образом может победить Гугона, чтобы тот признал себя вассалом Карла. А в это время внутри пустой колонны пиршественной залы спрятался шпион и, когда отправились франки отдыхать, рассказал обо всем, что услышал, греческому императору. Посмеялся Гугон и на следующий день устроил для франков испытание.
Первым делом привел он самого сильного воина своей армии, одетого в две кольчуги и в двойной шлем, и подвел его к императору Карлу.
— Вчера вечером, — сказал он, — вы похвалялись, что одним ударом можете разрубить пополам моего рыцаря и его коня. Боюсь, вы переоценили ваши силы!
Однако, едва греческий воин вскочил в седло, Карл выхватил из ножен свой Жуайёз и, недолго думая, одним махом разрубил и двойной шлем, и две кольчуги, и самого рыцаря, и седло, и, наконец, коня. Подивился Гугон такой мощи, помрачнел и повернулся к Оливье:
— Ну а вы, граф, говорили, что можете одним камнем перекрыть реку и затопить весь город. Хотел бы я взглянуть, как вы это сделаете!
Оливье уже смекнул, к чему клонит Гугон. Выхватил он свой меч, подбежал к могучей колонне, что поддерживала каменный свод дворцовой залы, и одним ударом перерубил колонну пополам. Угол дворца так и обрушился в королевский сад, перекрыл в нем реку, и вода хлынула на городские улицы.
Испугался Гугон, побледнел, повернулся к Роланду и сказал:
— Ну а вы похвалялись, мол, можете так сильно дунуть в рог, что все двери в городе соскочат с петель…
Не успел грек закончить, как Роланд поднял свой Олифан и дунул в него с такой силой, что от звука рога двери просто повылетали из домов, а у самого Гугона оказались опаленными усы и борода, после чего император более не сомневался в могуществе франков и добровольно признал себя вассалом Карла. Грек получил прозвище Гугон Безбородый, а королевский племянник и его лучший друг прославились на весь мир.
…Разумен и мудр Оливье. Горяч и бесстрашен Роланд. Равны они друг другу в доблести и мужестве. Видит Роланд — близок бой, стал рыцарь гордым и лютым, будто лев или леопард вселились в его душу.
— Не зря же император оставил нас тут с нашим войском! — вскричал он. — Нет, ни один француз не знает страха, а уж нам с вами совсем негоже выказывать робость. Вот мой священный Дюрандаль: если погибну, пусть тот, кто будет им владеть, скажет: «Никогда не был трусом державший сей меч в руках!»
Архиепископ Турпен взлетел на пригорок и пришпорил коня.
— Рыцари, — начал он, обращаясь к франкам, — могучий Карл оставил нас здесь на страже. Умрем за своего государя и за свою веру! Посмотрите, полон дол сарацинским воинством, близок смертный бой. Обратитесь же к Богу с молитвой и покайтесь в своих грехах, — если суждено будет вам погибнуть, то попадете сразу в цветущий рай и будете причислены к святым страдальцам!
Пали на колени франки, и Турпен благословил бойцов святым крестом.
Вновь сели на коней французские рыцари, вновь надели все свои боевые доспехи: готовы к бою бароны, готова дружина.
И тогда молвил Роланд своему другу Оливье:
— Вы правду сказали, граф, — обрек нас на гибель проклятый Ганелон. Взял он за предательство деньги и дары, пусть за это воздаст ему наш король. Мы же сквитаемся с сарацинами по-своему — мечами и копьями!
Хорош конь у Роланда — сильный, быстрый и яростный. Недаром зовется он Вельянтифом — Зорким и Бдительным. К лицу графу его боевые доспехи. На остром копье играет белый значок, вьется по ветру бахрома, сверкает под солнцем стальное острие. Горд Роланд лицом, красив станом. Следом за ним скачет его побратим Оливье. По другую руку от Роланда пришпоривает скакуна юный Эмери Нарбоннский. Оставил он в далекой Нарбонне красавицу жену и маленьких своих сыновей — что-то их ждет впереди, если погибнет отважный рыцарь? Но нет в его сердце и тени страха — вместе с Роландом и Оливье оглядывает он любовно своих людей: все как на подбор, все верны ему и полны отваги.
— Друзья, — вскричал Роланд, — такую мы возьмем здесь добычу, какую не брал еще ни один из королей!
— Что ж! — откликнулся Оливье. — Будем уповать на Господа. Не захотели вы трубить в Олифан, теперь никто не придет нам на помощь.
— Собратья! — молвил Эмери. — Держите строй, крушите басурман, рубите сплеча, помните боевой клич Карла!
И тогда из конца в конец по всему французскому воинству волной прокатился крик:
— Монжуа! Монжуа!..
Кто хоть раз в бою слыхал этот крик, тот видел тех, кому неведомы страх и отчаяние. Погнали французы своих коней. Теперь им осталось одно — рубить сплеча, разить врагов. Но и сарацины не робеют. Грудь в грудь сошлись на бранном поле мавр и франк — и началась невиданная доселе битва.
Первым из первых бросился в бой племянник царя Марсилия Аэльрот. Выехав из строя язычников, зло и дерзко закричал он франкам:
— Трусы! Кто из вас осмелится со мной сразиться? Предал вас Карл, отдал в наши руки. Глупец ваш король! Сегодня он простится со славой, лишится правой руки, и падет позор на вашу Францию!
Услышав его слова, преисполнился Роланд ратного гнева. До того разъярился, что, не глядя на полчища врагов, бросился в гущу нехристей, пустил в галоп гордого Вельянтифа и, с копьем наперевес, устремился прямо на Аэльрота. Тот и глазом моргнуть не успел, как Роландово копье с такой силой вонзилось в язычника, что раздробило его щит, раскололо доспехи, прорезало ребра и насквозь пронзило ему грудь. Сбросил Роланд Аэльрота на траву — из того и дух вон! Отважный граф склонился над мертвецом, выдернул из неподвижного тела меткое копье и воскликнул:
— Презренный! Ты захотел осрамить нашего короля, но Господь за каждую ложь воздает по заслугам! Нет, не глупец наш император и не предатель. Прав он был, когда доверил нам прикрывать отход его войска. Друзья! Не погибнет сегодня слава Франции, но еще более укрепится. Вперед, франки! Наша правда — с нами!
Увидел Фальзарон, брат Марсилия, что погиб его племянник, пришел в неописуемую ярость и, пришпорив коня, бросился на французов. А был этот мавр велик ростом и ужасен лицом — между глаз расстояние больше локтя, всклокоченные волосы развеваются по ветру, на огромном лице застыла страшная гримаса, словно вся человеческая злоба и коварство слились в одном басурманском сердце!
— Смерть французам! — взревел он. — Позор Франции!
Услышал Оливье крик мавра, пришпорил в гневе своего коня и по всем правилам рыцарского боя нанес Фальзарону удар копьем, по самый копейный флажок вогнав его в тело араба. Не спас того ни валенсийский щит, ни тройная сарацинская кольчуга. Замертво пал на землю брат Марсилия.
— Не страшны нам твои угрозы! — с презрением воскликнул Оливье. — В бой, друзья! Не одолеть нас поганым нехристям!
А нечестивец Корсали, повелитель берберов, закричал сарацинским дружинам:
— Воины! Нас не счесть, а франков можно пересчитать по пальцам. Битва за нами! Ни один не вернется к Карлу, бессилен помочь им их император, никто не уйдет от смерти!
Вот кого всей душой ненавидел архиепископ Турпен! Был этот мавр ему отвратителен и своими повадками и подлыми речами. Припав к луке седла и нацелив на врага копье, бросился Турпен к берберу. От жестокого удара вдребезги разлетелся щит испанского воина. Не усидев в седле, рухнул он под ноги коня и, с древком в груди, испустил дух.