Страница 5 из 9
То есть даже если такие явления, как новый романтизм в искусстве, новый маньеризм в ремеслах, новая эстетика в дизайне, новая искренность в литературе, nu-folk в музыке, quirky-кинематограф и качественное телевидение и т. д., могут быть названы метамодерном, это отнюдь не означает, что это «доминирующие принципы современной культуры», как заявляют ван ден Аккер и Вермюлен. Но, как мы помним, авторы не ограничиваются категориями эстетики и заявляют, будто бы метамодернизм решает проблему «конфигурации западных капиталистических обществ и глобального капитализма». Это правда, что все новые эстетические феномены могут пересекаться и быть якобы связаны. Однако вопрос с капитализмом нового типа, как и с капитализмом вообще, подвисает в воздухе. Авторы концепции метамодерна пытаются решить эту проблему следующим образом. Они выходят на концептуальный уровень и, называя метамодерн «структурой чувства», как мы помним, полностью выстраивают свои размышления в соответствии с логикой размышлений Фредрика Джеймисона. Начнем с того, что «структура чувства» – туманный термин, которым можно описать все что угодно, и сами ван ден Аккер и Вермюлен соглашаются с этим.
Проблема заключается в том, что метамодернисты понимают культуру слишком узко: не эксплицируя свое определение, они сводят ее к незначительному набору новых феноменов в эстетике и забывают о том, что она также имеет буквально материальное измерение. А если мы назовем материальное старомодным словом «материалистическое», то все встанет на свои места. Тот же Реймонд Уильямс настаивал на необходимости понимать культуру материалистически (Уильямс, 2012). А это означает, что в культуру входят и такие явления, как напиток Coca-Cola (не только напиток, но и принты на майках и т. д.) или стаканчики с кофе из Starbucks. Эти феномены нашей жизни пока что никуда не исчезли. И Coca-Cola имеет куда большее значение сегодня, нежели quirky-кинематограф. Я бы сравнил один материальный объект постмодерна с материальным объектом метамодерна, если бы авторы обращались к материальному. Но даже если сопоставлять явления в кинематографе, то что значат фильмы Мишеля Гондри и Уэса Андерсона, описываемые как quirky, в сравнении с франшизой Marvel «Мстители» или с франшизой «Звездные войны»? Сами метамодернисты, конечно, скажут, что это старые явления постмодерна. Проблема, однако, в том, что именно они остаются культурной доминантой, ни в коем случае ни один из (метамодернистских) феноменов культуры, описываемых метамодернистами. Точно так же, сколько бы ни был известен Дэвид Фостер Уоллес, до востребованности Стивена Кинга ему далеко. Более того, в логике капитализма, раз уж сами авторы объявили о его важности, не имеет никакого значения, что есть высокая или низкая культура и даже то, что в культуре появляется что-то новое, пока культурные продукты создаются для того, чтобы извлекать из них экономическую выгоду. Иными словами, фильмы Уэса Андерсона тоже продаются.
Итак, метамодернисты говорят о капитализме, но это всего-навсего декларативные утверждения. Самое поразительное в том, что тот же Фредрик Джеймисон уже описывал постмодернизм как «структуру чувства» (Джеймисон, 2019, 66–67, 77, 79)[5]. Ван ден Аккер и Вермюлен взяли у него многое, чтобы кроить свою концепцию по лекалам, меняя плюсы на минусы, но не взяли главного. Допустим, что аффект в действительности не исчез, глубина вновь появилась, а История не закончилась и взяла новый поворот. Помимо того, что в теоретическом аппарате Джеймисона осталось еще много всего – от нового субъекта до идеи картографирования, – есть еще кое-что важное. Все вышеназванное вовсе не означает, что постмодерн больше неактуален. Повторимся, что культура не только материальна, но также имеет экономическое измерение, то есть культура и экономика для Джеймисона суть одно и то же. Суть постмодерна именно в этом. И если так, тогда концепция метамодерна в своей теоретической основе рассыпается на глазах. Обращение к марксистам типа Уильямса и Джеймисона, которые в итоге стали ядром культурной теории метамодерна, сыграло злую шутку с метамодернистами. Заимствовав несколько важных тезисов из «надстройки» теории постмодерна, метамодернисты оставили без внимания ее «базис». И если мы только взглянем на то, на каком экономическом основании покоится мета-модерн, то увидим, что это тот же самый капитализм.
Ван ден Аккер и Вермюлен утверждают, что капитализм перестал быть «поздним» и мы вступаем в его четвертую стадию, связанную с информационными технологиями, однако при этом не только о нем не говорят, но и не предлагают никаких примеров, что это же такое. Почему этот капитализм должен быть назвать «четвертым», а не третьим. Даже те авторы, которые пишут о новой форме капитализма, утверждают, что по содержанию он остался прежним (Гринфилд, 2018; Срничек, 2019). Это правда, что в свое время Линда Хатчеон обратила внимание на неспособность постмодерна всецело схватить изменения, связанные с процессами глобализации и информационными технологиями. Она даже предположила, что эти тенденции могут намечать концептуальный сдвиг в объяснении социокультурных трансформаций последнего времени (Hutcheon, 2007). Но это остается главным образом вопросом к постмодерну – способен ли он описать эти изменения или нет?
Что же касается политики, то и здесь теория колебаний дает сбой. Сперва метамодернисты говорили о том, что искренность Обамы вроде бы стала символом перехода к новому типу чувственности. И вдруг в 2019 году Дмитрий Киселев заявляет, что политика Трампа – это тоже метамодерн. Что ж, в рамках тезиса о колебаниях так оно и есть, и потому ван ден Аккеру и Вермюлену ничего не остается, кроме как написать: метамодернизм «…позволяет Берни Сандерсу или Джереми Корбину говорить о живучести их принципов, а Дональду Трампу и Герту Вилдерсу каждый день менять идеологические позиции, в действительности не занимая ни одной из них» (ван ден Аккер, Вермюлен, наст. изд.). Тем самым Киселев оказывается прав, а колеблющийся метамодернизм становится игрушкой в руках машины пропаганды. Это то, что другие исследователи называют «постидеологией», которую также считают чрезвычайно вредной для политического процесса, что на самом деле описывается в терминах постмодернистского цинизма (Гренинг, 2012).
Впрочем, несмотря на всю эту критику, метамодернизм остается наиболее интересной и жизнеспособной теорией из почти всех концепций постпостмодернизма. Он символизирует собою главное – некоторую потребность оставить теорию постмодерна и начать говорить о чем-то новом. Популярность концепции метамодерна в России – яркое тому подтверждение. Проблема, однако, в том, что в России, как и везде, пока еще не осмыслили постмодернизм. Так, социальный теоретик Николай Афанасов отмечает, что в России термин «постмодернизм», не имея референта, отсылает к сложившемуся в сообществе конвенциональному представлению об означаемом, но не более (Афанасов, 2019, 256). И одна из главных причин, почему мы должны прочитать этот сборник, состоит в том, что в итоге он предлагает некоторое видение постмодерна, базирующееся на теории Фредрика Джеймисона, и уже далее следует в новые пространства культуры. Настоящая книга – не только дань странной моде, но и попытка ответить на в самом деле важные вопросы, которые мы задаем современной культуре. Насколько эти попытки удачны, решать в конце концов не авторам и даже мне, но только вам.
Александер Дж. 2013. Смыслы социальной жизни: культурсоциология. М.: Праксис.
Афанасов Н.Б. 2019. В поисках утраченной современности // Социологическое обозрение. Т. 18. № 1.
Вермюлен Т., Аккер ван ден Р. 2015. Заметки о метамодернизме // http://metamodernizm.ru/notes-on-metamodernism/
Вермюлен Т., Аккер ван ден Р. 2016. Недопонимания и уточнения. Заметки о «Заметках о метамодернизме» // http://metamodernizm.ru/misunderstandings-and-clariёcations/
5
Ср.: «Фундаментальная идеологическая задача нового понятия должна, однако, оставаться задачей координации новых форм практики, социальных и ментальных привычек (это, как я думаю, Уильямс и имел в виду под понятием “структуры чувства”) с новыми формами экономического производства и организации, инициированными изменением капитализма – новым глобальным разделением труда – в последние годы» (Джеймисон, 2019, 67).