Страница 26 из 28
– Ну же, ну же, мама, довольно, – сказал Стефан с улыбкой, но неодобрительным тоном.
– Нет уж, я докончу! – резко ответила его мать. – Я недаром читаю газеты и знаю, что все мужчины стараются взять себе жену повыше классом. Мужчины ее круга, те же самые священники, женятся на дочерях сквайров; сквайры женятся на дочерях лордов; лорды женятся на дочерях герцогов; герцоги женятся на королевских дочерях. На каждой ступени социальной лестницы джентльмены метят на ступеньку выше, а благородные женщины ниже классом коротают свой век в старых девах или решаются на мезальянсы.
– Но ты же только что сама говорила, дорогая мама… – начал возражать Стефан, который не в силах был промолчать, не указав матери на ее непоследовательность. Вдруг он замолк.
– Ну, так что же я сказала? – И миссис Смит упрямо сжала губы, изготовившись к новой перепалке.
Стефан, сожалея о том, что вообще произнес эти слова, и опасаясь вызвать новое извержение вулкана, теперь, однако же, вынужден был продолжать:
– Ты только что сказала, что я вовсе не ниже ее по социальному положению.
– Да, именно, именно! Вот это слова моего сына; так говорит моя плоть и кровь. Ручаюсь, ты отыщешь несостыковки во всем, что ни скажет твоя мать, Стефан. Ты совсем как твой отец, принимаешь сторону кого угодно, но только не мою. В то время пока я тут распинаюсь, и беседы веду, и прилагаю столько усилий, и тружусь, как рабыня, для твоего же блага, ты пребываешь в ожидании да выискиваешь огрехи в моих речах, чтобы с торжеством на них указать. Да, вы с нею люди одного круга, но ваш брак ЕЕ родные непременно НАЗОВУТ мезальянсом, ибо таким он и будет, по их понятиям. Не будь же таким задиристым, Стефан!
Стефан отвечал благоразумным молчанием, которое скопировал у своего отца, и в течение нескольких минут ничего не было слышно, кроме тиканья напольных часов с зеленым циферблатом, что стояли у стены.
– Я уверена, – прибавила миссис Смит более философическим тоном и в качестве заключительной речи, – что, если бы в мои времена было так же тяжело подцепить себе мужа, как это стало в нынешние дни – когда тебе надо молиться на своего мужа, словно на Господа Всемогущего, за то, что он выбрал в жены тебя, – мне бы пришлось месить ногами глину для кирпичей, чтобы приструнить свою гордыню да пойти замуж, и если это неправда, тогда на девять хлебов не пошло ни единого доброго зерна.
На этом разговор прервался, да и время было уже позднее, поэтому Стефан пожелал родителям спокойной ночи и обратился к матери с обычной своей сердечностью, не держа на нее зла за их препирательства, ибо, хотя миссис Смит и Стефан часто спорили друг с другом, они никогда по-настоящему не враждовали.
– И может быть, – сказал Стефан, – мне придется покинуть наши края завтра утром; я еще не знаю. Словом, если я вас не навещу перед возвращением в Лондон, не тревожьтесь за меня, ладно?
– Но разве ты приехал не на две недели? – спросила его мать. – И разве у тебя отпуск не длится месяц? Значит, они собираются указать тебе на дверь?
– Вовсе нет. Я волен остаться; волен и уехать. Если я уеду, вам лучше ничего не говорить о моем пребывании здесь, для ее блага. В котором часу утра дилижанс проезжает дорогу Энделстоу?
– В семь утра.
И после этого он их покинул. Дорогой он размышлял о том, дозволит ли священник им обручиться или надеяться на обручение нет смысла, либо, поскольку его мысли все время возвращались к его возлюбленной Эльфриде, дозволит ли он ему остаться у них долее. Если же ему запретят даже думать о подобных вещах, он решился уехать тотчас же. А последнее, даже в свете его молодых надежд, казалось наиболее вероятным.
Стефан возвращался к пасторскому дому по лугам, тем же путем, каким пришел, и повсюду его сопровождало нежное музыкальное журчание воды, что струилась через маленькие запруды под робким светом луны, и всюду лежала свежая роса. То было время, когда простой взгляд на окружающий пейзаж становился созерцанием, а созерцание приносило покой. Однако Стефан едва ли был в достаточной мере философом, чтобы извлечь выгоду из подобного дара матери-природы. Его характер составляли очень простые черты; он обладал душевным складом того рода, какой редко встречается в весеннюю пору цивилизации, в то время как непрестанно множится, когда нация становится старше, индивидуальность блекнет, а образование получает повсеместное распространение – таким образом, его ум обладал необыкновенной восприимчивой силою, но у него отсутствовала творческая жилка гения. Быстро усваивая любой род знаний, что попадались на его пути, и обладая пластическим умением приспосабливаться, что более свойственно женщинам, чем мужчинам, он менял окраску, как хамелеон, если оказывался в обществе, что было рангом повыше и где от него требовалось более искусное притворство. Он не мог похвалиться оригинальными идеями, и тем не менее едва ли нашлась бы такая идея, коей он после необходимой тренировки не сумел бы придать достойного обрамления.
Этой ночью он не замечал ничего вокруг, целиком погрузившись в свои переживания; а то, что он видел в своей душе, была смертельная усталость. Его намеренья жениться на Эльфриде, пусть даже немного поспешные, меж тем показались бы беспристрастному наблюдателю весьма далекими от абсурда – ведь стоит помнить о том, как обычно заключаются браки, – если только не назвать абсурдным препятствием выпавшее на долю случайное соседство родовитой семьи невесты и родителей жениха, людей честных, но незнатных, и счесть это фактом, мешающим влюбленным соединиться.
Часы пробили одиннадцать, когда он вошел в пасторский дом. Эльфрида ждала его, сидя в неподвижности, и едва ли сделала хоть одно движение с тех пор, как он ушел. Прежде чем она молвила ему хоть слово, она успела увидеть, как он и ее отец прошли в рабочий кабинет последнего. Она поняла, что он каким-то образом все же получил тот разговор тет-а-тет, которого добивался.
В то время пока Стефан отсутствовал, нервические головные боли стали донимать чувствительную девушку, и ей не оставалось ничего другого, кроме как подняться наверх, в свою комнату. Вместо того чтобы прилечь, она вновь сидела в темноте, не закрывая двери, и с бьющимся сердцем прислушиваясь к каждому звуку, что доносился снизу. Слуги легли спать. Наконец она услышала, как двое мужчин вышли из рабочего кабинета и направились в столовую, где накрытый ужин был оставлен более часа назад. Дверь туда оставили открытой, и она поняла, что в любом случае ужин у них протекает таким образом, что отец и ее возлюбленный не обменялись ни единым замечанием, исключая такие банальности, как ремарки по поводу огурцов да дынь, о свойственной им полезности и способах выращивания, а в остальном их разговор проходил в жестких и формальных рамках. Это сулило неудачу.
Вскоре после ужина Стефан поднялся наверх, к себе в комнату, и почти тотчас же его примеру последовал ее отец, который удалился на ночной отдых. Не собираясь зажигать свет, она сняла с себя часть одежды и присела на кровать, да некоторое время, возможно целый час, так и провела – сидя на кровати, погруженная в мучительные мысли. Затем, собираясь закрыть дверь до того, как разденется до конца, она вдруг заметила полоску света, сиявшую из-под чьей-то двери. Но дверь в комнату ее отца закрыта, и слышно, как он размеренно сопит во сне. Свет шел из комнаты Стефана, и осторожные шорохи, которые долетали оттуда, яснее ясного говорили о том, чем он занят. В идеальной тишине, что царила в доме, она отлично услышала, как закрылась крышка и щелкнул замок – он закрыл шляпную коробку. Затем послышались звук стягивания чего-то ремнем и щелчок другого замка – он закрыл свой чемодан. С утроившимся дурным предчувствием она потихоньку отворила дверь и направилась к его комнате. Одно ощущение наполняло ее, доводя до отчаяния. Стефан, ее молодой красавец, ее ненаглядный, покидал ее, и она не сможет больше видеться с ним открыто, только тайком и в печали, а возможно, они расстаются навсегда. Она никак не могла больше ждать наступления утра, как запланировала ранее, чтобы узнать, о чем тот договорился с ее отцом. Набросив на себя пеньюар, она легонько постучала в его дверь и прошептала: «Стефан!» Тот немедленно отозвался, открыл дверь своей комнаты и вышел к ней.