Брюки мертвеца (ЛП)

После еды, приготовленной Шэрон и Мариной, мы расслабляемся в уютной маленькой комнате, потягивая напитки. У моего старика все еще неплохая осанка: плечистый, слегка сгорблен, почти не видно сдутых мускулов. Сейчас он переживает тот период жизни, когда ничем нельзя удивить. Его политические взгляды дрейфовали к правым, как у любой скулящей и ностальгирующей старой пизды. Но он — все еще старый человек рабочего класса. Потеря надежды, мнения и энтузиазма по отношению к лучшему миру и полная замена на пустую ярость, — точный знак медленного увядания. По крайней мере он пожил: было бы невероятно печально родиться таким, когда существенная часть тебя уже мертва. Грустный отблеск в глазах указывает, что он сдерживает меланхолическое воспоминание.

— Я вспоминаю твоего отца, — говорит он Марине, имея в виду моего брата Билли. Отца, которого она никогда не видела.

— Он ушел, — смеется Марина, но ей нравится слушать о Билли.

Как и мне. За многие годы я научился вспоминать о нем именно как о преданном, непоколебимом старшем брате, нежели чем о жестоком, задирающем младших, который долгое время существовал в моей памяти. Уже позже я понял, что стороны лишь дополняли друг друга. Как ни крути, смерть часто служит причиной вспоминать только хорошее в человеке.

— Я помню, что после того, как его убили, — сказал папа задрожавшим голосом и повернулся ко мне, — твоя ма посмотрела в окно. Он тогда был в отпуске дома на выходных. Его одежда сушилась; все, кроме его джинсов, его Levi’s. Кто-то, какой-то подлый ублюдок, — он то ли усмехается, то ли хмурится (ему все еще больно после стольких лет), — спер их с веревки.

— Это были его любимые джинсы, — я чувствую, как улыбка растягивается на лице, когда смотрю на Шэрон, — он любил себя в них, потому что выглядел как тот педиковатый мужик-модель из рекламы, который снял их в прачечной и кинул в сушилку. Он в итоге стал популярным.

— Ник Камен! — в восторге визжит Шэрон.

— Кто это? — спросила Марина.

— Это было до тебя, ты не знаешь.

Отец смотрит на нас, слегка расстроившись из-за нашего легкомыслия:

— Кэти очень расстроилась, что даже его любимые джинсы пропали. Она побежала наверх, в его комнату, разложила всю одежду на кровати. И не убирала ее месяцами. Однажды я пожертвовал его одежду, и когда она узнала, что его одежды больше нет — это ее сломило.

Слезы наворачиваются у него на глазах, Марина берет его за руку.

— Она так и не простила меня за это.

— Хватит, ты, старый злой Виджи, — говорю ему, — конечно, она простила тебя!

Он натягивает улыбку. Разговор переходит на похороны Билли, Шэрон и я виновато переглядываемся. Безумно вспоминать, что я трахнул ее в туалете сразу после церемонии, пока она была беременна Мариной. Так было нельзя.

Отец поворачивается ко мне и произносит обвиняющим тоном:

— Было бы приятно увидеть и мальца.

Ну, с Алексом не получилось, думал я.

— Как Алекс поживает, Марк? — спрашивает Марина.

Она почти не знает своего младшего кузена. Опять же, это моя вина.

— Он должен был быть здесь, он такой же член этой семьи, как и каждый из нас! — рычит отец. Но он ничего не может поделать в этой ситуации.

— Пап, — мягко выговаривает Шэрон. Она называет его так чаще меня, хотя она его невестка.

— Как жизнь в самолетах, Марк? — меняет тему Марина. — Ты встречаешься с кем-нибудь?

— Не лезь в чужие дела, проныра! — прикрикивает Шэрон.

— Я никогда не целуюсь и никогда не рассказываю об этом, — говорю я и чувствую себя, как школьник, думая о Вики. Меняя тон, я киваю своему старику. — Я тебе рассказывал, что снова подружился с Фрэнком Бегби?

— Слышал, у него все отлично в искусстве, — сказал отец, — говорят, он в Калифорнии. Умное решение. Тут у него ничего, кроме врагов.

Неплохой домишко, признает он. Средиземноморский вылизанный видок, как у многих домов в Санта-Барбаре в испанском колониальном стиле; с красной черепичной крышей и выбеленным внутренним двором, покрытым бугенвиллией. Стало сильно жарче — бриз от океана спал, горячее солнце начало жечь его шею. Но сильнее жжет Гарри то, что он на слежке без значка. Тугой вездесущий кислотный шар в кишках, несмотря на выпитые таблетки, готов взорвать его пищевод. Отстранен в ожидании расследования.

Что это, блять, значит? Когда эти мудаки все-таки начнут расследовать?

Гарри ездит возле пустого дома Фрэнсисов уже несколько месяцев, волнуясь, что убийца, с которым жила Мелани, сделал что-то с ней и с детьми — ведь он точно убил тех бродяг, Сантьяго и Ковера.

Неплохое место для слежки: конусообразная улица, на выезде с шоссе, близко к узкому переулку, затем короткий путь к автостраде. Они, наверное, думали, что умные, выбрав этот дом. Гарри ухмыляется сам себе, потная рука оставляет след на кожаном руле, который он сильно сжимает, хотя машина и стоит на месте.

Близко к центру, доступному по шоссе.

Мудаки.

Какое-то время единственным объектом в зоне его видимости была соседская пара. У них есть собака, одна из этих больших, японских. Мама Мелани (он помнит ее со старшей школы; такая же красотка, как ее сука-дочка) приехала забрать почту. Теперь она старая женщина, ее светлые волосы стали пепельно-серыми. Можно ли ее еще выебать, если напрячься? О да, Гарри бы обделался, лишь бы дать старой деве попробовать хуй. Но не она его цель, а ее маленькие внучки от Мелани и убийцы, за которыми она присматривает.

Чувствовалось, что прошли годы, а не несколько дней, когда однажды после обеда Мелани вернулась. Машина подъехала — и вот они. Ее маленькие дочки — старшая немного младше, чем Мелани, когда он впервые встретил ее... и вот он... монстр, за которого она вышла.

Гарри скребет щетину на лице, поправляет зеркало заднего вида, чтобы знать, что никто не крадется сзади. Подумать только, он считал Мелани сильной, умной и хорошей женщиной. Но он ошибался: она была слабой, сбитой с толку своим самодовольством либеральной кучей дерьма, легкой добычей для этого животного. Гарри только может воображать себе его посреди тюремной рутины, его, обладателя странного могильного голоса. Но, может быть, она просто слепа? И если дело в этом, тогда задача Гарри — помочь ей вновь прозреть. Он смотрит, как старуха Пэдди помогает внучкам выбраться из машины. Как же по-злому он осматривается, сканируя улицы! Сволочь, сволочь, сволочь.

Мел, что ты, блять, делаешь?

Она работала с этим убийцей в ирландской тюрьме (или это была шотландская? Какая, блять, разница!), где он ее впервые зацепил. Она знала, что он убийца! Она правда думает, что он изменится? Почему она не видит этого?

Эти бродяги. Ни следа от Ковера, наверное, его доедают рыбы. Забудь о нем. Но другого, Сантьяго, подцепила нефтяная платформа, и даже с распухшим лицом и пулевым ранением он был легко узнаваем. Пулю вынули, упаковали — теперь она в комнате с уликами. По ней можно отследить все еще не найденное оружие. Но он больше не в деле, и никого это не ебет.

Потом Мелани снова появляется, одетая в голубую толстовку, кроссовки и шорты. Она идет на пробежку? Нет. Она садится в машину. Одна. Это шанс для Гарри. Ждет, пока она проедет мимо, следует за ней до самого торгового центра. Это хорошо. Публичное место: она ничего не заподозрит.

Он идет за ней, прокрадывается мимо вперед, чтобы будто случайно встретиться с ней. Увидев его, широко улыбающегося, она специально смотрит в другую сторону. Это плохо. После всего того, что случилось, и после того пьяного телефонного звонка, он не ожидал такого явного оскорбления. Ему надо что-то сказать.

— Мелани, — умоляя, он встает перед ней, — мне надо извиниться. Я совершил ужасную ошибку.

Она останавливается. Смотрит на него с опаской, скрестив руки на груди.

— Хорошо. И на этом закончим.

Гарри медленно кивает головой. Он знает, о чем она думает.