Страница 9 из 10
- Да ты его давно прошёл, он же там, где эта дорога влево отворачивает. Только чуть выше по долинке.
Я рассказал, что видел шалаш, а Гена объяснил, что это домик для капкана на соболя, сделанный местными охотниками, чтобы зимой капкан снегом не занесло.
Мы снова разошлись. Гена и Максим пошли вдоль болотца, а я стал возвращаться. Вечерело. Поднялся ветер и загудел вершинами. На небе появились серые тучи. "Ещё снег пойдет" - подумал я, принюхиваясь к холодному запаху, который приносил ветер от этих туч. Выйдя на перекрёсток, свернул влево, и тут же увидел сидьбу - будку, сколоченную из досок, и стоящую на трёх столбах. "Основательно всё делали" - отметил я.
Солонец был старый, большой. Два пня от крупных деревьев с торчащими из земли корнями были выедены из земли, почти на полметра. Земля была съедена вокруг этих пеньков, метров на пять и на подсохшей серой грязи были видны следы косуль, оленей, лосей, и даже старый медвежий след.
По широкой лестнице, приставленной к сидьбе, я влез внутрь будки, на полу которой были разостланы старые куртки, обрывки ватного одеяла. Я глянул в смотровую щель и увидел солонец внизу как на ладони. До пеньков было метров двадцать. "Да-а, - подумал я, - тут зверей добыто много".
Недолго посидел внутри, поглядывая на солонец и окончание соснового мыса, выходящего на поляну справа, куда уходили набитые зверем тропы. В душе я надеялся, что хотя бы косуля появится.
Сумерки постепенно перемещались с облачного неба в долину. Я стал замерзать, и спустившись из будки-сидьбы зашагал к зимовью. По дороге, на берегу речки, увидел несколько молодых пихт и наломал веток на банный веник. Пихта пахла чащей и смолой, и я вспомнил неожиданно свою поездку на глухариный ток, на другую сторону Байкала, в отроги Хамар-Дабана. Тогда, а было это лет тридцать назад, я, после утра на току, спустился по смёрзшемуся плотным настом снегу в густой пихтач, и вдруг почувствовал себя одиноким и потерянным, - так мрачно смотрелся густой пихтовый лес. Я тогда, подумал, что в такой чаще, наверняка, прячутся медведи. С той поры, как я улавливаю запах пихты, я вспоминаю о затаившихся медведях, и мне становится тоскливо, страшновато и одиноко...
... Миша оставался в зимовье и топил баню и когда я вернулся, баня уже нагрелась. Вскоре подошли Гена с Максимом. Мы в зимовье сделали каждый себе по венику, разделась и голышом, подрагивая всем телом, прошли через двор к баньке, которая была срублена недавно, и белела ещё свежими распилами и зарубами.
Войдя в душно-жаркое нутро бани, мы сели на деревянную скамью, погрелись, а потом Гена взял ковшик и зачерпнув кипятку плеснул в каменку - отверстие в печке, заложенное галечным булыжником. Пар дохнул жаром и мы схватились за уши - жар обжигающе кусал, прежде всего, их.
И началось. На маленьком пространстве, в полутьме, оттеняемой огоньками угольков, мы нещадно хлестали свои руки, плечи, спины ароматными плотно-тяжёлыми вениками. Распарившись, выскакивали на небольшую веранду, и паря разогретыми розовыми телами, отдыхали, полной грудью вдыхая прохладный воздух.
Повторив заход в парную баню, Гена и Максим "сошли с дистанции", - они, облившись водой, ушли в зимовьё. Мы с Мишей остались. Максим уже одевшись, принёс керосиновую лампу, и закрепил её снаружи, перед небольшим квадратным окном. Внутри стало светлее.
Я парился, а перед тем, как выйти на веранду, обливался холодной водой. Пот вначале стекал с тела липкой плёнкой, но потом тело очистилось, порозовело и запахло хвойным пихтовым маслом.
Закончив париться, мы перебежали в зимовьё, где Гена уже варил ароматную гречневую кашу. Когда накрыли на стол, мы сели вокруг, расслабившись в большом, нагретом печкой, пространстве. Не надо было нагибаться, бояться удариться головой о потолочную балку. Зимовьё было настоящей деревенской избой, где стояли по стенам стол, печка, и в торце, нары из досок, шириной метров в пять. Выпили, поели каши, попили чаю. Разговоры почти все были сказаны в предыдущие вечера, поэтому устроились спать - и вскоре заснули.
Проснулись рано. В рассветных сумерках в последний раз попили чаю, собрались и вышли. Я, чуть раньше всех, потому что хотел послушать глухарей. В одном месте, за речкой, мне действительно показалось, что я услышал тэканье, и точение. Но мы спешили, а в сосняки на мысу, откуда я слышал эти звуки, надо было добираться через заросшую, болотистую речную долину. Я постоял, послушал, и пошёл дальше, по дороге. Вскоре меня догнал Миша, и мы пошли один за другим. Чуть попозже к нам присоединился Максим.
Рассвело и необычно быстро появилось солнце. На обочине заброшенной лесной дороги, то тут, то там свистели рябчики, и Максим, самый молодой и самый азартный из нас, достал манок и стал отвечать, зайдя в придорожный лесок. Вскоре мы услышали позади выстрел, чуть погодя - второй. Максим открыл весеннюю охоту...
Мне было тяжело идти: болела нога, и пот заливал глаза. Миша шёл быстро, и я из гордости, старался не отставать. Перед поворотом на последнюю горку, нас догнал Гена. Он шел, мерно шагая, но очень быстро. Он ведь тоже был в прошлом спортсменом, и привычным лесовиком. Раньше мне нравилось ходить с ним в большие походы, потому что он был сильным, всё делал быстро и умело. Мне с ним в тайге было намного легче, чем одному.
Гена ушёл вперёд, Миша тянулся за ним, а я отставал всё сильнее. Пот заливал глаза, и дыхание сделалось частым и громким. Нога непрерывно ныла в повреждённой операцией ступне, и хотелось прилечь на обочину и хоть немного отдохнуть...
Слава богу, гонка скоро закончилась. Поднявшись в гору, мы вышли на дорогу, спустились вниз по крутому спуску и очутились у машины. Подрагивая всем телом, и устало вздыхая, молча переоделись в цивильную одежду и притопывая ногами, уже с безразличием рассматривали таёжный хребет впереди нас, за широкой падью...
Подошёл Максим, неся трёх серовато-коричневых рябчиков. Пока Гена заводил машину и разворачивался, Макс ободрал рябчиков и уложил их в рюкзак: - Дома жарёху устрою. Дюже вкусные рябчики жаренные - довольно прокомментировал он свои действия...
"Нива", как отдохнувший конь, переваливаясь на корягах и крупных камнях, выехала на подсохшую за эти дни, лесовозную дорогу и помчалась вниз, по долине. Вывернув на тракт, мы по залитой солнцем дороге, приблизились к деревне, переехали через речку, по освободившемуся ото льда руслу, и через минуту остановились перед домом Сан Саныча. Он, кряжистый, улыбчивый, отворил ворота и весело спросил: