Ornamentum

Проходит две недели, ряды в тюрьме редеют. В нашем крыле погибло пятьдесят девять человек, которые рискнули бросили вызов надзирателю. Утром, неожиданно для всех, к нам завозят спящих людей в лохмотьях. Их привозят на тачке и сваливают друг на друга у стены. Мы их растаскиваем и будим, протягивая воду и расспрашивая как они сюда попали и держится ли еще человечество. 

Один человек привлекает мое внимание, военный. Мне кажется, я видел его по телевизору в далекие времена. Господи, как же я хочу сейчас отдохнуть и посмотреть телевизор.

Я подхожу к нему и протягиваю воду: 

— Вот, держите. На вид отвратительная, как и на вкус, но все же вода. 

Он внимательно смотрит на меня — суровое лицо, потухшие глаза. По нему видно, что он пережил не одну боевую операцию.  

— Благодарю, — четко произносит он. 

— Откуда вы? — я присаживаюсь рядом. 

Он закрывает глаза, словно пытается вспомнить, откуда же он. 

— Я генерал армии Джонатан Джеймсон. Точней был им, пока нас не разгромили.

— Что случилось? 

Он вздыхает и начинает свой рассказ: 

— У нас уже был отбой. Рота разместилась в казарме, за окном бушевала непогода. Среди ночи в здание ударила молния, в полу образовалась широкая дыра, нескольких ребят сразу погребло под завалами. Остальные вскочили и были готовы к дальнейшим приказам, но из дыры вылезли эти твари. Я никогда не видел такой паники среди солдат. Демоны хватали здоровых мужиков и без труда волокли их в яму, из которой лезли. 

Мы были ближе всех к оружейной и сразу дернули туда. Забежали на склад, там уже было пару десятков бойцов. Вооружившись по-полной мы пошли отбивать наших. Замочили с сотню этих уродцев, а их становилось все больше и больше. Не надо быть генералом, чтобы понять, что произошло вторжение. 

Затем мы ворвались в диспетчерскую, связались с ближайшими частями, но там происходил тот же кошмар. Через пару минут нам уже никто не отвечал. Мы забаррикадировали дверь, заняли позиции и стали молиться. Оружия и боеприпасов нам бы хватило на неделю. 

Дальнейшее произошло быстро: вылетела дверь и мы открыли огонь, но у всех заклинило оружие. В дверях стоял тот тип, — он показал головой на Небироса,  — то есть похожий. Может и не он, сразу не разберешь. 

Он начал колдовать, как хренов маг и оружие в руках стало невыносимо горячим, пришлось отбросить. Гранаты не взрывались, автоматы не стреляли. А он просто стоял и смотрел на нас. Мы с ребятами достали ножи с лопатками и рванули в атаку, но за спиной урода уже подходила армия мелких тварей. Мы бились с ними столько, сколько могли, но они взяли нас числом. Одних убили, других уволокли в яму и вот я тут. Последнее, что помню, как всадил нож в огромную мохнатую спину. 

Я шокирован его рассказом. Если его часть разгромили столь внезапно, как на счет тех, кого вторжение застало днем? Тех, у кого есть танки и тяжелые орудия? Скольких чертей успели перебить до вмешательства демонов? Как сражался остальной мир?

— Как давно ты тут? Выглядишь не очень, — выдал сомнительный комплимент Джеймсон.

— Несколько недель. А может уже и больше. 

— Так вас, получается, схватили раньше? 

— В смысле раньше? Нас схватили в первый день вторжения. Я учитель, в школе на нас и напали, — и я рассказываю ему свою историю.

— Но как тогда могло пройти столько времени?  

— Я не знаю, Джон, я не знаю.

Я оставляю его наедине со своими мыслями, подхожу к стене и оглядываю свои зарисовки оружия, они все перечеркнуты: 

— Проклятье! 

Тоска и отчаяние, которые подавлялись надеждой найти смертоносное оружие для Саргата, накатили новой волной. 

На фоне Небирос заводит старую пластинку про бой и шанс выбраться, про великого князя и свободу, которую мы можем получить. 

Я не успеваю опомниться, как на арену выходит Джон. Бой я смотреть не стал, да и продлился он недолго. За Джоном вышел его солдат, потом еще один, они кричали про месть за смерть генерала. 

И тут я понимаю, что начал по-другому смотреть на смерть: когда каждый день видишь как гибнут люди, начинаешь к этому привыкать. А самое страшное — у меня пропало чувство жалости. Каждый сам выбирает свой путь. Если он закончится смертью, пусть так — это тоже было решением.