Не вернуться назад...

— Спасибо… но я пешком дойду, мне уже недалеко.

— Идите, идите, я жду вас, — настаивал на своем Штрекер. Он подвинулся, и Лариса покорно села рядом на заднем сиденье, шофер закрыл дверцу, и машина легко тронулась с места. Она потом долго помнила эту встречу и, вспоминая, ругала себя, что, как ей казалось, смалодушничала, согласившись сесть в машину фашиста. Но ведь и отказаться ей все равно не удалось бы. Был ли это страх или что-то Другое, но какое-то время она сидела в оцепенении. Штрекер тоже молчал. Машина, покачиваясь, легко шла по булыжной мостовой на небольшой скорости. Лариса спохватилась: она не сказала, куда ей нужно. Может быть, он знает ее адрес? Взглянув в окно, она поняла, что уже поздно говорить, они проехали нужный поворот, но все же сказала:

— Герр гауптман, извините, но мы проехали.

— Ничего. Не беспокойтесь, фрейлейн Лариса. Можно немножко прокатиться. Погода хорошая, не правда ли?

Лариса растерянно кивнула, ей ничего не оставалось, как ожидать, что будет дальше и что все это значит.

— Как дела в вашей горуправа? — у Штрекера не всегда получалось с падежами. Лариса не знала, что ответить, и пожав плечами, сказала:

— Не знаю, все хорошо, кажется. — Штрекер не среагировал на ее ответ и, с минуту помолчав, холодно бросил:

— Зайдемте ко мне, у меня есть небольшое дело к вам. — Машина остановилась, и Лариса тут только увидела, что они подъехали с обратной стороны к дому, в котором помещалась служба Штрекера. Он важно вышел из машины и, держась за ручку дверцы, обождал, пока выйдет Лариса, и пошел вперед. Шофер обогнал их и распахнул входную дверь.

В кабинете Лариса опустилась в предложенное ей глубокое кресло около журнального столика, а Штрекер достал начатую бутылку красного вина, два бокала, вазу с конфетами и разлил вино.

— Надеюсь, фрейлейн Лариса не откажется выпить хорошего вина, — он пододвинул бокал к Ларисе, сел напротив и поднял бокал: — Прозит.

— Спасибо, я не пью, герр гауптман.

— Ну что вы, после рабочего дня немножко можно. — Он сделал подобие улыбки и отпил глоток. — Тогда прошу вас кушать конфеты. Девушки любят сладкое, не правда ли? — Наступила томительная пауза, и Лариса для того, чтобы чем-нибудь занять руки, достала конфету и начала ее разворачивать. Штрекер поднялся, взял с письменного стола пачку папирос: «Фрейлейн разрешит?», закурил и, порывшись в письменном столе, вытащил листовку.

— Фрейлейн знает, что это есть? — Он положил листовку перед Ларисой. Ужасная мысль, словно молния, вспыхнула в ее мозгу: «А что, если он что-то знает?» Она стала бледнее прежнего. «Тогда все, конец».

— Не знаю, листовка, наверное, — сказала она тихо.

— Да, фрейлейн. Это значит, что в городе есть бандиты. Они, возможно, приходят сюда из леса. Они хотят делать беспорядки: убивать, поджигать дома, грабить мирных граждан. Вы еще их не знаете… — Он пристально смотрел Ларисе в глаза, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова. Она кивнула, хотя не могла понять, зачем он все это говорит.

— Вы есть германский служащий, мы хорошо вам платим. Вы должны помогать германскому командованию бороться с бандитами. — Его прорвало: он ходил по кабинету, жестикулировал и говорил, говорил.

Постепенно ей удалось взять себя в руки. Она спросила:

— Но чем я могу помочь?

— Вы давно живете в этом городе? Вы берите конфеты, кушайте, прошу вас.

— Давно. Я родилась здесь.

— У вас есть подруги, знакомые?

— Есть, — неуверенно сказала она, и у нее снова холодок пробежал по спине: «Почему он об этом еще спрашивает? Зачем ему?»

— Вы ходите в кино, на танцы?

— Я почти нигде не бываю.

— Это нехорошо. Молодая красивая девушка должна ходить в кино, на танцы, бывать везде, должна знакомиться с молодыми людьми.

— Но у меня больная мама…

— Это ничего. Я хочу просить вас, фрейлейн, помогать нам. Очень хочу просить, — в голосе его послышался металл.

— Но я не… — снова начала она, но запнулась.

Штрекер остановился и уставился в Ларису немигающим взглядом, пытаясь, по-видимому, понять, кто перед ним: наивная девчушка или хитрая русская из тех, кого не так легко раскусить сразу.

— Я прошу вас, фрейлейн, — сказал он медленно, — сообщать мне все, что вы узнаете, случайно или не случайно, о появлении новых людей, которых вы раньше не встречали. О всех новостях. Как там у вас? Слухах, сплетнях. Вы образованная девушка, и вы меня, конечно, понимаете, не правда ли, фрейлейн Лариса? — Чувствовалось, что этот разговор начал ему надоедать, что терпение у него может лопнуть и он выйдет из себя.

— Да, я понимаю, но я нигде не бываю…

— А вы бывайте, бывайте, фрейлейн Лариса, встречайтесь с разными людьми. Это сейчас нужно, нужно германскому командованию. Считайте, что это есть приказ. Если у вас будет что сообщить мне срочно, звоните по телефону или приходите ко мне, в любое время звоните и приходите. Вы меня поняли? Очень хорошо. Я буду вас очень благодарить, у вас будут деньги, много денег…

— Зачем…

— Ну, — сказал он, помедлив, — если вы такая… как это… бескорыстная, тем лучше. Но подумайте о своем будущем, вы еще молоды, и живут только раз. И мы подумаем, если найдем общий язык. Это много значит, если мы подумаем. Не скрою, чем-то вы мне нравитесь. До свидания.

Она не помнила, чем кончился этот кошмарный разговор, когда и как вышла от Штрекера, как добралась домой. Давно начался комендантский час, но никто ее не остановил и не спросил документов. На улицах было темно. Но было ли ей страшно — она не знала. Спотыкаясь, не видя и не слыша ничего, она вначале быстро шла, потом бежала, шепча про себя все время: «Что же это такое? Сейчас толкают на предательство, а что будет дальше? Что делать?»

Они сели на облупившуюся и потемневшую за зиму скамейку в дальнем углу сквера. За старыми развесистыми липами с набухшими почками проглядывал дом, где размещалась с зимы горуправа и подъезд, из которого только что вышла Лариса. Из окон их могли видеть. Пусть видят, пусть думают, что у них любовь, пусть завидуют. Им нужно периодически встречаться, и хорошо, что это ни у кого не вызовет никаких подозрений. Так считала Лариса. Аркадий был полностью согласен с нею, но довольствоваться только этим не мог. Лариса ему нравилась, и он не скрывал своих чувств, хотя объясняться напрямую не решался, не хватало смелости, — парень он был не робкий, но Лариса держала его на расстоянии, и он не хотел рисковать. А что, если он ей совсем не нравится и встречается она с ним только потому, что так нужно для дела, да еще, может быть, потому, что давно знают друг друга, друзья, можно сказать, со школьной скамьи? Да и время такое, что сближает, заставляет людей тянуться друг к другу. Ларису он знал неплохо, знал ее характер, и если она сказала бы «нет», то тогда все, бейся об стенку лбом — не поможет. А так все же оставалась надежда. Почти месяц они не виделись, и это было для Аркадия пыткой. Помимо переживаний, с которыми можно было как-то сладить, он понимал, что надо что-то делать, но что и как, не знал. В Тот день, когда в городе появились листовки, оккупанты всполошились и начали еще туже завинчивать гайки. Начальник полиции Моринец приказал усилить охрану объектов, и охранникам пришлось ежедневно ходить в караул. Отлучаться из расположения не разрешалось. В таких условиях самовольно уходить было рискованно.

Накал постепенно спадал, и на днях было разрешено увольнение в город. А сегодня, сменившись с караула, Аркадий прибежал в сквер. Из окна Ларисы сквер виден как на ладони. Она не может не увидеть его, а увидит — выйдет обязательно. В этом он не сомневался: это было необходимо прежде всего для дела.

— Ты что такая сегодня, случилось что? — спросил Аркадий, заглядывая Ларисе в глаза.

— Какая такая?

— Да вроде другая какая-то.

— Другая… У тебя что стряслось, целый месяц глаз не кажешь?

— Я не мог. Запретили увольнения.

— На прошлой неделе у Штрекера в гостях была. Он, оказывается, не забыл о той первой беседе со мной. А сейчас уже определенно сказал, даже задание дал. — Лариса говорила медленно, с паузами, глухим каким-то не своим голосом, в котором чувствовались подавленность и растерянность. — Я шла домой. Он подъехал к тротуару, позвал. Сказал, что домой подбросит, а повез к себе…