Страница 2 из 4
не заставят меня молчать!
я люблю только красный Винстон
и тепло твоего плеча.
Ода молодости, жизни и высоткам
под ступнями домов многоэтажных
полоски света вырезают чёрных птиц,
и отголоски звонкости вчерашней,
на миг задумавшись, стекают со страниц -
в бокал, наполненный вином до середины,
в улыбки уголков любимых глаз,
и август был, пожалуй, слишком длинным,
излишне прочно отпечатался на нас,
сентябрь напирает неуемно,
и лучики мерцающих надежд
укутывают крох своих бетонных
в осеннейшие из осеннейших одежд-
в тоску дождя, в потоки ржавых труб,
и все, что этим монстрам остаётся -
тянуть карнизы выпяченных губ
наверх, на крышу, чуть поближе к солнцу,
выкатывать балконы-котелки,
белье развешивать, надеясь пропитаться
тем, что оставили последние деньки
зашуганного лета-иностранца.
давай и мы подставимся лучам,
и свесив головы из пластиковых окон,
порадуемся тёплым мелочам,
закрутим летний выбившийся локон.
кто, кроме нас, сумеет оценить
смех чаек и бокал с игристым,
сквозь сумрак протянувшуюся нить,
и небо, ставшее таким осенне-чистым?
если не мы, то и другой никто,
а значит, красота прольётся даром,
так доставай своё осеннее пальто
и старую уставшую гитару,
пойдём будить соседей-недотёп,
что вечно хмурятся и ходят слишком важно,
пусть этот день прекрасным возрастёт
под ступнями слепых многоэтажек.
Не злюсь. Не плачу. И не вру.
не злюсь. не плачу. и не вру.
тихонько хнычу по утру,
что ломит тело,
что все не так, как я хотела,
что истины, прописанные мелом,
каким-то умником излишне неумело,
лишь припечатают к ковру.
однажды я, наверное, умру.
но ныне собираюсь жить,
ты видишь, как гортензия дрожит
перед окном,
как кот, крадучись, проникает в дом,
как капли – на пол? все твердишь: «потом,
ещё вся жизнь, ещё всего хлебнём»,
ты видишь, протянулась наша нить,
и некого жалеть, и некого винить.
и каждый день в тягучей вате года
окрашивает плоскость небосвода
в лазурный цвет,
ты веришь? ничего такого нет,
что повторится дважды, как парад планет,
как юные смешные мы в рассвете лет.
а значит, нужно жить свободой,
прощаясь с горечью, как будто с непогодой.
Песнь маленького сверчка
каждый день на нашем крыльце умирает сверчок,
тысячи муравьев собираются на последний пир,
каждое утро солнце выбирает восток,
а потом уже – весь оставшийся мир.
каждый день я встаю поприветствовать первый луч,
но смотрю при этом на север или на юг,
все равно по утрам не разглядеть из-за туч
не то что солнца – даже своих рук.
каждое утро псы пытаются выгрызть блох,
чешут, скребут, кусают, гоняются за хвостом.
других городах и странах я узнала,
что мир бывает неплох,
но сейчас я рассказываю не о том.
каждое утро океан набрасывается на песок,
каждый день мы боремся, чтоб не сойти с ума.
каждый день на крыльце умирает один сверчок,
и мне кажется, что этот сверчок – я сама.
Что нужно для счастья?
улицы, отчего-то линиями названные,
вымощенные тротуарами,
сталкиваются заперво слишком разными,
расходятся чаще парами,
соединяя метро с парадными,
сталкивают влюблённых поребриками и лбами,
делаются к ночи такими нарядными,
освещённые фонарями,
оглушённые музыкой улиц,
выплескивают страсть свою стаями неформалов,
разлистываются тысячами страниц,
на которых вечно написано слишком мало,
обрызганные любовями да объятьями,
замазганные словами, стихами, свободами.
расцвеченные разноцветными платьями,
раздушенные духами и туалетными водами,
расходятся, сталкиваясь между большим и малым,
где-то между одиннадцатой и четвёртой,
несутся трамваем, утренним, запоздалым,
бьются растревоженною аортой,
к ЛЭНЭКСПО, к порту, к чайкам, заливу Финскому,
чтоб поделиться с морем глупыми новостями,
о том, что стали излишне близкими
с теми, кого вначале видели лишь гостями.
и что теперь и дня не могут помыслить
не встретившись на стрелке или Кадетской,
проходят годы, а чувства, как прежде, чисты,
свежи и искренни, и немного детски
для такого взрослого, трехсотлетнего, горделивого,
видавшего виды, прошедшего через кольца ада.
усесться вместе под деревом, где-нибудь у залива,
и больше для счастья, в общем-то, ничего не надо.
Чему меня учили и что из этого получилось.
зло, говорили мне, возвращается бумерангом,
следует нам робеть перед теми, кто выше рангом,
вещь перед стиркой желательно вывернуть наизнанку,
а чувства, напротив, закапывать глубоко.
бьет, говорили мне, значит, любовь сильна,
пусть светел день, ночь будет всегда темна,
есть, говорили, верная, есть ложная сторона,
и выбирать всегда нужно ту, где легко.
мне говорили, мол, выбор мой будет прост,
люди постятся – и я выбираю пост,
толпы робеют – и я поджимаю хвост,
только на деле все обстоит иначе.
собственный выбор делать сложней, чем быть частью стада,
все, кто нас учит жить, редко сами живут, как надо,
только упорным и смелым в конце – награда,
а остальное, в общем-то, ни черта не значит.
Утро на побережье.
утро на побережье, собаки брешут громче,
чем волны и чайки, и шумная детвора,
продавцы молока и фруктов надрываются что есть мочи,
поднимается из-за гор божественный добрый Ра,
озаряет телом своим бестолковый город,
и высвечивает грязь, пороки и нищету,
насыпает зелени и песка за ворот,
и вымачивает футболку не во влажности, но в поту,
выключаются фонари, и тут же включают моторы
мотоциклисты, мусорщики, первый рыбак,
шум наполняет все ещё спящий город,
выдергивая сонных людишек из ночи лап.
пыль завивается, как кудри румяной девицы,
люди разводят привычную кутерьму,
кто-то готовит, кто-то спешит, кто-то злится.
утро на побережье,
мир им.
мир всем.
мир всему.
А что там за морем? Я где-то слышала…
а что там за морем? я где-то слышала,
что дивный край, что солнца вечный жар,
что никогда не станет немощен и стар,
кто в даль морскую хоть однажды вышел,
кто пересёк безмерную морскую гладь,
достиг волшебных стран, где прежде не бывал,
вкусил табак, какао, самбу, карнавал,
узнал такое, что и не мечтал узнать.
я где-то слышала, что это край земной,
все – удовольствие, и жизнь, и блеск, и смех,
что не напрасно как магнитом манит всех,
и магия творится…
только не со мной.
мне, честно говоря, таких «чудесных» стран
хотелось бы не знать, тем более – не видеть,
мне не хотелось бы кого-нибудь обидеть,
но каждый третий здесь – законченный болван,
нет ничего, тут абсолютный ноль
по меркам всем, критериям и пунктам.
быть может, здесь и нравится кому-то,
но, к сожалению, не нам с тобой.
Другой ли бог сидит на колумбийском небе?
видели ли вы колумбийское небо,
сплошь усыпанное звёздами,
зажатое меж двух горных цепей,
окружённое противостоящими армиями,
которые под покровом ночи
делятся самыми сокровенными желаниями,
где утром большая чёрная женщина
сворачивает курице шею,