Раскрашенные жизни

Приятелю будто бы этого объяснения достаточно. Скепсис медленно растворяется на лице, подбородок его, весь в рытвинах, из которых, как сорняки из рыхлой земли, лезет и клубится вокруг рта двухнедельной щетиной борода, клонится к стакану.

- Не зря я тёмного взял. Под него грустится хорошо. Хоть и не люблю я это дело… эх, Хасаныч, а сколько треска у нас с тобой было, а? Вспомни!

Хасанов словно опомнился и лихорадочно строит вокруг своего вывернутого нутра оборону.

- Я серьёзно. Не хочешь верить - я тебя не заставляю. Если за свою страну нужно проливать кровь - мы с Яно сегодня это сделали.

Миша скребёт затылок, звук такой, будто о брусок дерева сейчас точит когти кошка.

- Ты надо мной стебёшься. Ты и раньше любил пошутить, а, Хасанов? - говорит он, впрочем не слишком уверено. Толкает в бок Леонида. - Однажды он три часа рассказывал мне, что якудза, у которой он работает, заставляет чистить им автоматы. Если ты такой патриот, - Миша кивает на стену, где гордо распят апельсиновый флаг, - почему бы не любить свою настоящую страну?

- Тряпка здесь не главное. Любить Россию - всё равно, что любить большую женщину. Не в смысле - полную, а в смысле - значимую и деловую. Такие, знаешь, всегда носят очки и забирают волосы в хвост. Пока её любовь дойдёт до тебя через многочисленные инстанции, будет задокументирована, заверена и помещена в архив в виде копии, ты запросто можешь отбросить коньки. Мне кажется, чтобы любить друг друга, там, - он тыкает в окно, - слишком много людей и слишком много бюрократии.

Миша снова погрустнел.

- Везде так, брат. Знаешь, каких трудов мне стоило в детстве получить от мамы конфетку? Нужно было продемонстрировать пустую тарелку и получить одобрение от бабушки. Значит, ты вроде как патриот?

Сошлись на этом, и Миша сгружает перед собой громоздкие, как каменные блоки, слова:

- Да. Ты ведь понимаешь, что у вас будут проблемы? У нас будут проблемы.

- Вы здесь ни при чём.

- Теперь уже - при чём. Мы пьём тут сейчас у тебя дома. И после этого запереться в своих коморках и сидеть, пока тебе выносят дверь?

Ислам мотает головой и не знает, что ответить. Возражает жалко:

- Ты сгущаешь краски.

Миша гогочет, так, что из глубин живота его доносится пивное бульканье. Взбивает воздух наполовину с дымом мощной отрыжкой.

- Нет уж. Вот что, парнишки. Утром мы вытащим погулять дядю Володю и закроем дверь. На замок. Я знаю, где они прячут ключи. А там уж подумаем, что делать. Если эта оранжевая тряпка произвела на тебя, Хасанов, такое впечатление, я хочу попробовать тоже.

Он запрокидывает голову, в наступившей плотной, как масло, тишине, хохочет, опустив тяжёлые веки, капли хмеля срываются с трясущегося подбородка ему на колени. Тычет в газетный лист заскорузлым ногтем.

- Посмотрим, сумеешь ли ты со мной совладать. Я большой мальчик. Не то что эти сосунки.

Он оглядывает присутствующих и видит обращённые к нему лица. Прищурившись, пытается уловить выражения. На улице заварился густой, по консистенции сравнимый с вишнёвым вареньем, вечер, но никто так и не озаботился зажечь свет.

- Конечно, - говорит он, сбавив тон до гулкого рокота, - несогласных с политикой партии мы выпустим. Сходят в деканат, и те что-нибудь придумают. Может быть, поселят к девочкам…

Можно было подумать, что это пьяный бред, но Ислам слишком хорошо знает друга. Миша сейчас серьёзен, так же как он сам был серьёзным, когда рассказывал о том, что заставило его уйти в добровольное затворничество. Ислам отстранённо размышляет, что то, что задумал Мишаня, провалится. Уже провалилось - нет нужды собирать эту вязкую атмосферу в колбу, изучать её в лаборатории, чтобы понять: сейчас ребята понемногу начнут разбредаться по комнатам, до тех пор, пока здесь не останутся Ислам с Яно и Натальей, да насупленный, медитирующей над своей идеей Мишаня.

Ислам ошибся.

- Не нужно насилия, - говорит Лёня. - Выманить охранника легко. На то он и охранник, чтобы следить за территорией. А потом запереть дверь перед его носом - хлоп, - он опускает ладонь на стол, и остатки янтарной жидкости колышутся в стаканах. - Очень просто.

Резкий звук словно пробуждает ребят ото сна. Они срываются, словно стая воробьёв, бросаются обсуждать авантюру, наперебой предлагая различные варианты, вспыхивают, одна ярче другой, искры споров. Миша восседает посреди всего этого, как большой сытый кот. Устроил локти на столе и с усмешкой смотрит на Ислама.

Полчаса спустя решено: во-первых, ударная группа практически из всех присутствующих в четыре утра спускается выпроваживать охранника, а во-вторых, никто из присутствующих не собирается покидать здание. Смотрят друг на друга, зрачки в полутьме тлеющих сигаретных отсветов, в редких вспышках сигарет похожи на красные пуговицы, каждый чувствует себя причастным к тайне. К единому общему плану, как в детстве, когда вместе, быть может, собирались в соседний сад воровать бурно разросшуюся смородину или швырять с балкона в прохожих пакеты с водой.

И, опутанные этими сетями, расходятся по комнатам, чтобы за оставшиеся четыре часа немного поспать. Впрочем вряд ли кто-то сможет сейчас уснуть. И действительно, через час в гостиной кто-то включил телевизор, и под сонное бормотание героев какой-то ночной мелодрамы туда начинает сползаться народ. Один только Миша удаляется, позёвывая и увозя на плече последнюю, ещё наполовину полную бутыль.

Свет они включать не стали, стол остался стоять посреди комнаты, в хаосе стульев, принесённых и забытых участниками прощальной попойки, превратившейся в военный совет.

Да, вряд ли этой ночью кто-нибудь сможет заснуть. Кровать Яно просела под весом троих человек, рухнули прямо так, не раздеваясь, и Наташа умиротворённо устроила у них с Яно на груди руки, и Исламу через некоторое время начало казаться, что он через эти руки чувствует пульс всех троих. Растворяется в разнице ритмов и думает, что это странное чувство, будто танцуешь одновременно три разных танца.

Весь вечер Ислам искал возможность спросить у Яно о причинах его поступка. Нет, это, конечно, было весело, особенно весело слышать и обсасывать подробности в курилке, но уж точно Яник не имел целью поднять свой авторитет среди старших курсов или, напротив, завоевать любовь и уважение младших. Кто угодно, только не Яно.

Теперь же понимание первопричин проникло через тепло ладони, через морзянку смешанных пульсов. Да, его, Ислама, вина, что подобное случилось, более того, оно произошло с его попустительства. Да, он должен извиниться… прежде, чем извинение сорвалось с губ, в голову просочилось понимание, что брат услышал его таким же образом. Простил.

Так и пролежали, слушая бормотание ночных новостей, пока тихий удар в дверь не возвестил, что наступило то время.

Глава 19

Только теперь Ислам поверил, что они на самом деле собираются это сделать. Кажется, ребята сами только начали это понимать. Огонь в жерле нарисованного камина встречает их накопившейся за ночь прохладой. Там, за кирпичиками мутного стекла, городу дремать ещё час, прежде чем в первых окнах загорится свет и подъезды выдохнут первых работяг. А потом свет зажжётся в верхних окнах многоэтажек, поползёт, словно ртуть в градуснике, к первым вместе с кровавым сгустком солнца. К этому моменту, согласно плану, общага будет целиком в руках бунтовщиков.

Здесь сейчас собралась только мизерная часть её населения. Человек десять.

На первом этаже, расплывшись на двух стульях и подставив лысую голову свету от единственной оставшейся в живых энергосберегающей лампочки, дрыхнет охранник. На столе перед ним недоеденные бутерброды в обёрточной бумаге, кружка с присохшим ко дну кофе и крупинками сахара.

Звук удара в стекло колышет его сон, второй же - переворачивает, как налетевший шквал зазевавшийся парусник. Охранник спускает ноги, почёсывает отпечатавшийся на щеке рельеф обивки стула. Не может понять, что его разбудило. На всякий случай нащупывает большими пальцами через дырки в носках ботинки.