Раскрашенные жизни

Палец задумчиво скрипит по стеклу, Ислам ворочается и вслушивается в вибрацию пружин. Слышно, ребята возвращаются по комнатам, и что-то недовольно и излишне громко выспрашивает Игорь. Всё это, кажется, просачивается сюда через щель под дверью из другого, беспокойного мира.

- Я надеялся увести Яно за рамки.

- Ну, - Наташа укоризненно качает головой. - Ему здесь хорошо. Было хорошо до тех пор, пока ты не начал выпихивать его в окно.

- Думаешь, зря? Дальше было бы хуже. Мы здесь увязли. Влипли, просто не описать как.

- Всё всегда разрешается как-нибудь само.

- Странное выражение. Для тебя.

- Спасательное. Когда я ничего не могу поделать - оно меня спасает. Последнее время я только и делаю, что твержу его про себя.

Ислам не запер дверь, и лёгкий сквознячок искрится в волосах, когда Яно просачивается внутрь. Молча стаскивает ботинки, на цыпочках проходит через половину Ислама к своим подушкам.

- Он тебя всё равно не съел бы при всех, как ты, наверное, рассчитывал, - подаёт голос Ислам, и Яно замирает. Словно ребёнок, которого застукали за воровством конфет.

До вечера они почти не разговаривают. Перемещаются по комнате так, чтобы не задевать друг друга, Ислам за компьютером, Яно за своим, а Наташа читает журнал, забравшись с ногами на кровать Хасанова, но чувствуется, что не читается, смысл написанного стаей мышей разбегается от неё по углам. Меняются, перетекают из одного повседневного действия в другое, скрипит фоном телевизор на одном из музыкальных каналов на мониторе Ислама, нудно, однообразно отвечает на вопросы мамы по телефону Наташа - всё это для них троих так же значительно, как созревание оставленного на окне мандарина, как жужжание одинокой мухи.

Глава 18

Вечер начинается со стука в дверь, и с оглушительной тишины там, за дверью, такой, что становится понятно, что там не один человек. Людей там много. Собрались со всего этажа, а может, пришли и с других.

Наташа отодвигает сумочку, в которой бесцельно копошится вот уже двадцать минут. Глаза, как томатный сок, в который вливают по лезвию ножа водку, стремительно наполняются страхом.

- Не открывай.

- Кто там? - спрашивает Хасанов.

- Я.

Ислам узнаёт Мишу.

- Всё нормально. Он обещал зайти за кашей, - неуклюже шутит Ислам, надеясь подбодрить Наташу. Заглядывает под дверь.

- Я?

Раз, два… четыре пары ног.

- Мы.

С щёлканьем уходит в дверь язычок замка, и в комнате под испуганное пиканье Наташи становится тесно. Как будто хозяин открыл шкаф, в который до этого напихал одежды и разных крупногабаритных предметов, чтобы создать в комнате иллюзию простора и чистоты.

Помимо Миши, здесь ещё много народу, хотя он кажется больше всех вместе взятых, всё в той же тельняшке и адидасовских шортах с посеревшими от времени полосками на штанинах. Из-за плеч, словно птенцы из-под разъярённой мамаши-курицы, выглядывают Лёня, Павел, Фадеев Руслан по прозвищу Лоскут. Женька проползает под ногами у Миши, словно большой юркий жук. Вертят головами, у всех лица такие, как будто и впрямь попали в другую страну.

- Чё ты визжишь-то? - сурово спрашивает Наташу Мишаня. - Не визжи. Мы только с пацанами поговорить. Решить проблему.

У него под мышкой вспотевшие холодными каплями внушительные бурдюки с пивом, как будто бомбы под крылом самолёта. Третий бурдюк - в руках, и Миша, грозно надвинувшись на Ислама, сдвинув ребром ладони клавиатуру, чашку с присохшим пакетиком, тарелку с остатками риса и принтер, бухает его на стол. Женька деловито расставляет вокруг пластиковые стаканчики.

- Нам нужно решить проблему, - внушительно повторяет он, глядя на всех по очереди. Открывает пиво, и в стаканчиках всплывает по шапке пены.

- Вы, - спрашивает он Наташу и Яно, - решать будете?

Не дожидаясь ответа, наполняет ещё два стакана.

Скоро оказывается, что стаканов не хватает, и кто-то исчезает за ними. Стол, неловко елозя ножками и покачивая шапки пены, выползает в центр комнаты.

- Вы, - говорит Миша, - два самых отчаянных камикадзе из всех чернорожих, что я знал. И я вас уважаю. Ты, сивенький, мужик, раз задумал, пошёл и сделал. А потом ещё и сдался, чтобы никого не подставлять. И ты, Исламыч, тоже мужик. Я тебя знал ещё во-от такусеньким. Но не подозревал, что ты вырастешь таким мужиком…

- Хватит паясничать.

- Хорошо, хорошо. Молчу.

Ребята стараются вести себя тихо, и шарканье тапочек сливается в сонный гул, как будто где-то рядом играют в песочнице дети, бесконечно пересыпают из одной ёмкости в другую песок.

Ислам не понимает, что на них произвело такое впечатление. Обычная комната в коммуналке, мало ли кто как обставляет своё жилище. То есть, конечно, обычное с позиции любого, кроме троих её обитателей. Вон, Лёня. Отчего он так восторженно пялится наверх? На стены, облепленные цветными прямоугольниками, как уличные стенды под афиши, где каждая новая клеится поверх предыдущих. И что же? Каждый из них втихую от администрации нет-нет, да и повесит на кнопках плакат с какой-нибудь Дженнифер Лопес или безымянной моделькой.

- У вас здесь как в коммуне, - говорит Леонид. - У меня папа битник со стажем.

Ислам фыркает:

- Ты бы зашёл как-нибудь в кружок стихосложения. Сейчас он уже развалился, а вот раньше - то ещё было зрелище. Коммуна коммуной. И мыло варили.

Лёня с досадой смотрит на Ислама. Качает головой.

- Дело в атмосфере.

Он собирается сказать что-то ещё, но с другого края стола перебивает Женька:

- Я думаю, дело в женщине. Если бы у меня в комнате завелась женщина вместо этого длинного придурка, Володи Моржа, у меня бы тоже была такая атмосфера.

- Ты путаешь причину и следствие, - замечает Леонид.

Мишаня опрокидывает в себя порцию пива, с шумом, зачерпнув горстью, заедает сухариками. Спрашивает:

- Когда?

Ислам разглядывает крошки у него на подбородке.

- Что?

- Завтра? Я могу помочь тебе перевезти вещи. Самое главное, куда ты думаешь переезжать? Может быть, для начала поговорить с твоими китайцами, а потом…

- Так мечтаешь меня спровадить? - ухмыляется Ислам, заставляя себя оторваться от зрелища мерно двигающегося кадыка. - Я никуда не собираюсь. Мы никуда не собираемся.

- Я понимаю, что тебе плевать на то, что сказал тот лощёный пень. Мне тоже, откровенно говоря, по барабану.

- Нет, ты не понял. Ни завтра, ни послезавтра, мы отсюда не уйдём.

Миша отодвигает в центр стола блюдо с сухариками. Смотрит на Ислама с прищуром, и тот понимает, что от разговора не отвертеться. Подыскивает слова, рассказывает с самого начала, скупыми красками пытаясь нарисовать нужную атмосферу. Выбирает невзрачные серые тона: очень сложно говорить о вещах, о которых никто до тебя не говорил. И Ислам ловит себя на мысли, что очень не хочется выворачивать наружу часть своей личной жизни. Она по-настоящему личная, розовая, как мясная вырезка, и сочится кровью, болит от прикосновений чужих пальцев. Яно и Наташа потерялись где-то в сигаретном дыму: Миша, вылив в себя литр пива, закурил, и его инициативу подхватил сначала Лёня, потом ещё два-три человека, и в итоге над столом между щуплыми пальцами замерцало созвездие из сигаретных огоньков, но Ислам чувствует, как внимательно они слушают, прильнув друг к другу и прислонившись спинами к прохладному оконному стеклу.

- Мы придумали некую игру, - рассказывает Ислам. - Всё как-то само собой возникло из разговоров о несправедливости и людях, которые не достойны того, чтобы о них говорить, тем не менее таких людях, от которых мы зависим. Приходится зависеть… Мы попытались представить мир без них. Этакая сферическая свобода в вакууме… Представьте, что есть страна, настолько маленькая, что умещается в одной комнате. Бывают же страны в один город? Так почему не быть стране размером в несколько квадратных метров? У нас были свои законы - человеческие законы - и своя свобода. Целые коридоры свободы, свободная крыша, комнаты без строгих правил и самые миролюбивые жители. Честно говоря, жили там только мы трое. И мы просто не можем теперь разойтись. Если разбежимся здесь, то больше никогда и нигде не найдёмся, - Ислам лихорадочно думает, как бы понятней объяснить, его выводит из себя скептический, как ему кажется, блеск в глазах Миши. - Если ты разломаешь ломоть хлеба на три части, ты уже не соединишь их обратно.