Страница 3 из 10
Пожилой мужчина оставил молодых людей. Он переместился к домику. Прошелся вокруг него раз, другой, рассматривая. Попытался через ставни заглянуть внутрь, но затею эту оставил и замер перед строением.
Юноши одно время с интересом следили за незнакомцем, смеялись над его неудачными попытками заглянуть внутрь дома, потом снова вернулись к прерванному разговору.
– Вот уж куда не попаду нынче, – вздыхал Константин, – так в село Кужбалу. Поездку туда придется до следующего лета отложить.
– Далече Кужбала, – согласился Травин.
– До Неи верст около двухсот пятидесяти будет и там более двадцати верст до села, – уточнил Платон и не удержался – полюбопытствовал: – А чего это так, в Кужбалу?
– Икона там, в церкви Воскресенской, – зажмурил глаза Константин. – Редкий образ Казанской Божией Матери. На ней надпись есть: «В лето 7083 при державе благочестивого и христолюбивого государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России самодержца». Это она по нашему летоисчислению от 1575 года и написана в честь завоевания Казанского ханства.
– Непременно надо будет побывать в Кужбале, – прицокнул языком Травин. – Непременно!
– А чего? – покрутил головой Платон. – Лошадей я хороших найду. Глядишь, за день и обернемся.
Они еще не знали, что летом следующего 1819 года Константин Успенский тяжело заболеет и не сможет приехать в Галич. Не состоится встреча и в 1820 году ввиду отсутствия в Галиче Травина и Ободовского. Никто из них тогда и подумать не мог, что увидятся они лишь по прошествии многих десятилетий и при весьма любопытных обстоятельствах.
Глава первая. Глубина голубого неба
Высокого роста широкоплечий мужчина неторопливо поднимался по главной лестнице, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. В бытность свою ректором «по части архитектуры» Михайлов преодолевал эти подъемы быстро, как говорится, одним махом. Будучи студентом на курсе архитектуры он и вообще покрывал расстояние с первого до второго этажа на спор за одну минуту.
Покинув ректорат, Андрей Алексеевич редко посещал Императорскую Академию художеств. Во дворце князя Юсупова шла грандиозная перестройка помещений. Ему, как архитектору и руководителю работ, едва хватало времени, чтобы выбраться на заседания Совета Академии. Каждый раз приезжая сюда, Михайлов с горечью отмечал, что энергии у него поубавилось и ходить по многочисленным лабиринтам здания стало затруднительно.
Будучи учеником Ивана Егоровича Старова и Федора Ивановича Волкова, профессоров Академии художеств, он руководил реконструкцией этого здания. С 1818 по 1821 год им было создано здание рисовального класса, портик которого стал образцом портика греческого храма, и рисование его вошло в программу для учеников.
Поднявшись в круглый зал – центр анфилады парадных интерьеров, выходящих на Неву, – Михайлов постарался сосредоточиться на переменах, произошедших с начала реконструкции по проекту молодого архитектора Константина Тона. Ему было небезразлично, насколько деликатно вторгся бывший ученик в общую композицию внутреннего убранства здания, созданную когда-то его учителем.
Работы проходили в западном и восточном павильонах. На месте небольших помещений вырисовывались контуры просторных залов с куполами, менялась отделка двусветных античных галерей, где архитектор сохранял слепки с антиков. Предстояло много работы – надо было достроить и отделать домовую церковь и центральный зал.
«Константин был одним из моих любимых учеников», – не без гордости подумал Андрей Алексеевич, но мысль не успел завершить. Увидев спешившего навстречу ректора Шебуева, облаченного в свой неизменный фрак с бархатным воротничком, Михайлов выпятил грудь, постарался придать себе бодрый вид.
– Давненько не навещали нас, Андрей Алексеевич, – чуть нараспев с нарочитой почтительностью проговорил Шебуев.
– С зимы не был, Василий Козьмич, с зимы, – согласно кивнул Михайлов, отмечая для себя, как молодо выглядит его коллега, который младше него только на четыре года.
– Не могу ли знать, в чем причина столь неожиданного посещения? – чуть склонил голову Шебуев.
– От вас у меня секретов нет. Скорее, наоборот, к вам и спешил за помощью, – произнес Михайлов убедительным тоном.
– Покорно благодарю за столь лестное мнение о моей скромной фигуре, – улыбнулся Василий Козьмич и, галантно выставив вперед руку, пригласил Андрея Алексеевича проследовать за ним в кабинет.
– Вы знаете, я взял на себя ответственный труд – провести реконструкцию дворца князя Николая Борисовича Юсупова на Мойке, – начал Михайлов, после того как разместился в большом и удобном кресте с высокой спинкой в кабинете Шебуева. – По архитектурной части и по скульптуре вроде все решается, есть движение, это я как бы в своей стихии, мне здесь проще варьировать. Другое дело художники. Столько больших и малых плафонов предстоит изобразить, а сил маловато. Есть договоренности с художниками-декораторами Виги, Скотти, Медичи и Торичелли. Мастера они хорошие, с опытом, но мне бы еще одного такого же по мастерству и, желательно, нашего, русского. Да так, чтобы со своим рисунком, – он прокашлялся в кулак, взглянул лукаво из-под руки на Шебуева. – Такого, кто бы мог создать нечто вроде вашего плафона «Вознесение Христа», украсившего Царскосельский дворец и так восхитившего в бозе почившего императора Александра Первого.
При упоминании о его плафоне Василий Козьмич сразу как-то приосанился:
– Моя первая самостоятельная работа в монументальной живописи. Вместо намеченных восемнадцати месяцев трудился три года. Пришлось придумывать особого рода станки для удобнейшего производства столь большого формата картины.
– Конечно, это не барочная перспективная живопись середины прошлого века с характерной для нее эмоциональностью, стремлением к иллюзорному прорыву пространства. Новый плафон вы написали в строгих рамках классической системы. Мне нечто подобное и надо в большой ротонде, – продолжил мысль Михайлов, осторожно глядя на бывшего ученика.
– Пожалуй, задали вы мне задачку, – протянул он с расстановкой. – Тут сразу-то и не скажешь.
– Мне не сразу и надо, – улыбнулся Михайлов. – Но желательно не затягивать, – добавил он уверенным голосом и протянул руку на прощание.
– Ну зачем же вы так, – нахмурился Шебуев, ощущая вялость и холод ладони и поймав себя на мысли, что скоро и у него будут такие руки. – Есть у меня достойный на это место претендент. При мне рисовал плафон, а в марте 1833 года был возведен в звание свободного художника. В мае того же года аттестат вручали. Травин его фамилия.
– Мне бы с опытом, с работами, – поморщился Михайлов.
– С опытом? – переспросил Шебуев. По его лицу скользнула гримаса недовольства. Но быстро справившись с собой, Василий Козьмич как можно равнодушнее продолжил. – С опытом, значит? Что же, посмею вам кое-что об опыте напомнить. Так сказать, показать его оборотную сторону, – утвердительно заявил он и, уже не останавливаясь, неспешно, с некой долей сарказма стал рассказывать Михайлову, как он выразился, пренеприятнейшую историю:
– Вам известно, уважаемый Андрей Алексеевич, как Троицкий собор, пострадавший при наводнении 1824 года, отстраивал архитектор Василий Петрович Стасов по образцу старой деревянной церкви. Строили храм на личные средства императора Николая Первого и казенные деньги. К 1832 году здание было готово и началась внутренняя отделка, на которую пригласили, как вы выразились, людей с опытом, известных художников нашей Академии профессора Алексея Егоровича Егорова, бывшего профессора Александра Ивановича Иванова, академика Василия Кондратьевича Сазонова. Вошел в этот состав и я – ваш благоверный Шебуев. О! Если бы вы видели светящиеся глаза наших коллег! Почетный и прибыльный заказ в буквальном смысле всколыхнул все наше ученое сообщество. Что только ни говорили о нем ученые мужи, о чем только ни мечтали. Честно признаюсь, меня тогда в самом начале смутила возможность быстрого заработка. Но потом поддался общей эйфории и тоже оконфузился.