Страница 1 из 10
Алексей Разин
СЛАВЯНЕ И ВАРЯГИ
(860 г.)
Исторический рассказ
I
СЛАВЯНЕ И ВАРЯГИ
Благословите, братцы, старину сказать.
— Ладьи готовы, — сказал князь Гостомысл.
ЛЕТ слишком тысячу тому назад, там, где речка Назья впадает в реку Ловать, сидел великий старинный род Богомила. С тех пор как люди себя помнят, с тех пор как прадедовские сказания стали доходить до правнуков, на речке Назье сидел великий, древний род, и прадеды сказывали, что их деды от своих пращуров слыхали о вековечной древности этого населения на Назье: это был коренной словенский род, а пришел он на место из теплого края, с великой реки Дуная, а та река тоже словенская от века. А на той реке Назье жили все свои люди, вся родня, и старшина у них старик Богомил, дедушка всему народу на Назье, а иные зовут его князем. Его род живет и по Ловати, а ниже еще, по той же Ловати, у самого озера Ильменя и по озеру, живет другой род, Борислава, и считается младшим. Он в старину выселился туда с Назьи. Еще моложе Бориславова рода по другой стороне озера сидит в новеньком городке на Волхове род Гостомысла. На Шелони опять есть род помоложе, и в нем старшина Крок, столетний старец, и еще много разных родов и на озерных верховьях реки Волги, и на Вышере, и ниже по Волхову в порогах. И все это свои люди, словенский народ, красивый, рослый, краснощекий, русый, с серыми глазами, не то что соседи, чудь белоглазая, что с льняными волосами, или варяги красноволосые. И жили словенские роды по берегам своих рек и озер, спокойно и мирно ловили рыбу и зверей, сеяли хлеб, а случалось — также и дрались, когда с соседями, а когда и между собой. Однажды драка случилась вот из-за чего.
Один молодой рыбак из Богомилова рода, но имени Путша, в самый праздник Красной Горки, забрался в Бориславов род и среди веселых игрищ и хороводов уговорил красавицу Людмилу уйти с ним на Назью и стать его женою. Так и сделалось. Через два или три дня Путша привел свою жену к дедушке Богомилу, объявился, а старшина спросил его, как и следовало по обычаю, есть ли у него чем заплатить за выкраденную жену, потому что ее род непременно потребует вено, то-есть плату родственникам за девушку. Путша отвечал, что вено у него готово. Тем дело и кончилось. Бориславов род хватился пропажи и сначала бросился за озеро, в новый город, потому что на празднике были молодые ребята и оттуда; но там Людмилы не было. Скоро однако прошел слух, что она благополучно проживает на Назье. Приехал брат Людмилы и требует вено не в сорок соболей, как приготовил Путша, а два сорока с половиной да полсорока золотников, то-ость цареградских червонцев. Путша прогнал родню своей жены и пришел жаловаться старшине Богомилу. А старшина его прогнал и крепко наказал, чтоб он дело покончил как знает, только миром. Торговались долго и дело дошло до того, что Ловать уперлась на своей цене, а Назья на своей. Чтоб уладить дело, Ловать согласилась отдать весь спор на суд третьему, Гостомыслу из нового города.
По этому случаю Богомил созвал вече в самый Купальный день на стрелке, где Назья впала в Ловать. Большой был праздник, и потому было жертвоприношение богу Перуну. Богомил зарезал на костре белого козленка и черного петуха, зажег костер и затянул песнь в честь бога и отошел к старикам, а молодежь осталась плясать и петь вокруг горящего костра. Он мог бы распорядиться и сам, потому что весь его род был его семьей, а он был глава; но из осторожности он решился посоветоваться. Рассказав все дело старикам, он прибавил:
— Теперь уже не о Путше речь, не о Людмиле, не о том, велико ли надо заплатить вено и не дорого ли просят. И соболя, и золотники у нас найдутся, да найдутся также и кулаки, чтоб отломать бока бориславовскому роду. Это не порядок, чтобы младший род упрямился и не уступал старшему. Наши пращуры вперед сели по Назье, а отсюда пошли колена на Ловать, на Ильмень, на Шелонь, на Волхов. Против Назьи и новый город молод: выселок наш, и только. Стало быть не обидно ли будет взять нам Новгород судьею? Не будет ли от этого ущерба нашему роду? И не лучше ли упереться и погодить?…
Советов было много; одни говорили, что надо заплатить, развязаться, а Путшу отдать и с женою в кабалу на три года тому, кто возьмется за него заплатить. Другие советовали ничего не платить, а обломать только бока всей Ловати. Третий советовал погодить и посмотреть что будет. Один из советников, Стемир, ходивший с варягами в Царьград и привыкший расправляться по-варяжски, говорил, что надо сначала заплатить вено, а потом налететь на озеро и ободрать бориславовцев как липку. Спорили долго, говорили много, кричали, ссорились и решили на том, чтобы взять судьей Гостомысла новгородского, потому что война и ссора есть дело богам неугодное. Не дожидаясь конца праздника, шесть стариков с Богомилом сели в большую ладью, взяли человек пять гребцов-охотников из молодежи и поплыли вниз к озеру. Они попали на устье Ловати к вечеру первого дня праздника, были приняты Бориславом с почетом и радушием, как следовало по обычаю, поужинали роскошно и сыто и заночевали. На другой день, тоже к вечеру, ладьи Борислава и Богомила, пробившись на озере с противным ветром, вошли в Волхов и через несколько времени уж бросили сходни на крутой левый берег, застроенный по верху лачугами, шалашами, мазанками и избами и обнесенный высоким частоколом. Это был новый город, Новгород. Был только второй день Купального праздника. Хороводные песни по воде были далеко слышны; народ толпился на берегу, и тотчас нашлись охотники проводить приезжих стариков к старшине-князю. Гостомысл пировал с новгородскими старшинами и с одним гостем, старшиною с волховских порогов. В тот день, конечно, не удалось завести речь о деле. Употчиванные за ужином, гости мирно проспали до утра. А на другой день Гостомысл позвал их в просторную избу, построенную для совещаний, и прямо преступлено было к делу. Выслушав все дело и согласие обеих сторон выбрать его на этот случай судьею, Гостомысл низко поклонился гостям во все стороны, усердно благодарил за почет, ему оказанный, за доверие, но тотчас прибавил, что он судить не будет, потому что добра от этого не ждет, и униженно просит уволить его от такой тяжкой обязанности.
Приезжие старики не ожидали такой дерзости и смотрели на него гневно. Словоохотливый старик объяснил им свой отказ.
— Не прогневайтесь, господа честные, — говорил он с поклонами, — взыщите с меня какую хотите пеню, только не принуждайте давать суд; и первое дело: суд без расправы все равно, что лук без стрелы, что ладья без весел. По моему выходит, уж если рассудил, то и расправься так, как по суду вышло; а если нет власти расправиться, так лучше не срамиться. А другое дело: у нас завсегда судья виноват и терпит похмелье не в своем пиру, а в чужом. Вот тоже не хуже вашего в прошлом году выбрали меня судьей наши с порогов и Ижора с невского устья. Я, грешным делом, рассудил как умел и вышла у меня Ижора, народ смирный, тоже из Чуди белоглазой, права. И что же? Наши же, с порогов, меня и побили, отчего так рассудил. А третье дело: что же Новгород за судья матушке нашей Назье? Ведь мы все и прадеды наши с Назьи пошли, так не вернее ли будет нам к ней судиться ездить, а не то, чтобы се судить? Есть и четвертое дело, господа честные: речь идет у вас не о соболях, не о золотниках; об этом и разговору бы не было. У вас посеяно было вено, а выросла война и ссора. Обе стороны уперлись не за соболей, а за то, что вот я сам себе господин, а своего носа ко мне не суй и тебе я не поклонюсь ни в чем.