Страница 20 из 31
Мне зададут вопрос, почему я ни слова не пишу о маме? Не знаю. Мама в нашей семье была мотором, двигателем, а отец – душой. Странно, может быть я и не прав, но душа все-таки важнее движка. Хотя отец всю жизнь как-то сдерживал свои эмоции, но это скорее из-за детства, прошедшее в детском доме, при живой матери. Но, несмотря на это, смею утверждать, что наша мелюзга и шпана нашего рода ходит за своим дедом хвостиком.
Мама моя была холодновата, практична, но она чувствовала, что не дотягивает до отца чем-то, а именно добротой, зачастую грызла его по черному, придумывая прочего всякие небылицы, так как я подозреваю, что она знала о нем не многим больше, чем я. За сиё она несколько раз получала от него по первое число, ходив в синяках, пока отец не пообещал мне, что больше не тронет её пальцем и сдержал свое слово: не ударив больше ни разу мать до самой её смерти. Так что вы можете понять, что мой отец отнюдь не ангел. А махать кулаками он мог нехило. Имея больше ста восьмидесяти сантиметров рост, при восьмидесяти килограммах веса, он был подвижен, быстр, силен и ловок, до самой старости. Он и сейчас косит сено, помогая моей младшей сестре в это страдное время. Следует добавить, что мой отец был агрессивен и вспыльчив, унаследовав от своих предков кавказские, наряду с меланхоличной азиатской бурятской, крови, не считая кровей русских каторжан. Если отец пошёл по линии своих предков с Кавказа, имея высокий рост, курчавую шевелюру, броский внешний вид, то его братец был больше азиат и едва перерос пояс своего младшего брата, а черты имел азиатские, разбавленные русской кровью. Но следует вернуться к агрессивности и вспыльчивости отца. Этот случай мне рассказал мой брат, тогда шестнадцатилетний олух. Они ехали на мотоцикле, а навстречу им двигалась шумная компания подгулявших на свадьбе граждан. Одна из подвыпивших бабёнок перед самым колесом мотоцикла резко вывернула на дорогу, потащив за себя цепочку из мужиков и баб. Отец был за рулем. Скорость мотоцикла была прилична, так что он едва успел, резко затормозив, вывернуть руль, из-за чего едва не перевернулся в кювете. Смею заверить, если бы в этой толпе не был хорошо знакомый отцу, то эта нехилая кучка граждан, костяк которой составляли мужики, только что пришедшие из армии, то отец соштабелевал бы их тут же без лишних слов. Правда, пока брат и знакомый отца, уговаривали его, он несколько поостыл, только выматерил перепуганных баб и мужиков. В то, что в жизни отец слаживал в кучку люде, как дровишки, делал и не раз, я имею сведенья из рук, отнюдь не из отцовских.
Вернемся, однако, к истокам его, а, через него, может, и моей биографии. Жизнь по нему проехалась со всей своей решительной силой, так что научила его не только махать руками, что, как я уже говорил, он умел делать неплохо. Это я утверждаю с полным основанием. Мой отец, Макаров Николай Петрович, родился во глубине Сибири холодной, невдалеке, по сибирским меркам, от недавней столицы Восточной Сибири, Иркутска. Этак на день пути и даже поболе на неспешной савраске, хотя тихо в те времена никто тоже не любил ездить. В год революции. Семья его была довольно богата, так как у них была мельница, два дома, но мой дед, Петр Иванович, был из семьи незажиточной, но и не голодранцев, впрочем. Но эти два дома были построены дедом, так что в дело процветание семьи его вклад был несомненен, хотя до меня доходили какие-то смутные слухи, что его жена, моя родная бабка, считала его всю жизнь, мягко говоря, нищим и голодранцем, обязанным ей всем. Даже то, что к его смерти она приложила свою руку. Но это только слухи и догадки, которыми меня снабдили на его родине земляки.
Дед мой был легендарно здоров, выпивав на спор четверть самогона, таскал на себе брёвна через гору, никак не меньше, чем за полкилометра. Кроме всего прочего, он служил в гвардии, что охраняла царскую особу, так что мои слова держаться не на вранье, так как туда брали мужиков видных и хилых просто не держали. Благодаря своим внешним данным, он Первую мировую войну пустил по бороде, толкаясь по казармам столицы, а не по вшивым окопам. Видимо и гражданской войне он тоже состроил козью морду, так как никаких сведений об этом не имею, то и не буду говорить ни про ни контра. По большому счету, мне кажется, он был равнодушен к классовой идее, но, в момент смерти, когда моему отцу было только семь лет, он находился на должности помощника председателя Сельского совета, за что нарвался на ножи, забредшей на огонек белогвардейской банде, которая увела с собой этого коммуняку собой. Правда, потыкав его шашками, бросили его связанного за околицей. Очнувшись, он побрел к дому, но не дошёл до него и умер за своем огородом в сотни шагов от него из-за потери крови, истекающей из ран, что приятные собеседники оставили ему на долгую память. Его нашла собака, которая преданно караулила мертвого хозяина. Она, прибежав домой, чтобы поесть, вновь убегала к нему. Отец помнит отчетливо только порубанную отцовскую руку.
По воспоминаниям моего дяди, который был старше отца на семь лет, дед мой прибыл на родину в конце шестнадцатого года. В этом факте много разных непонятностей. Если бы он дезертировал, то бы не жил открыто. Дядя выдвигает версию о том, что он специально был отправлен в родные места для ведения агитации, что могло быть и конъюнктурным ходом моего дяди, который в своих воспоминаниях явно искажает факты своей биографии. То, что он не участвовал в Русско-японской войне 1945 года, оправдывает тем, что он отстал от полка, находясь на заготовках продовольствия, в то же время я ранее слышал его рассказ о том, что, будучи щуплым и хилым от природы, он не прошёл медицинский отбор. Живописал он этот отбор довольно красочно. В сущности, это был массовый отбор особей мужского пола на наличие мяса в районе кобчика и его окрестностей. Многомудрый коновал, скоренько ощупывал ягодицы, и по этому признаку отбраковывал бодро шагающих мимо него солдат. Так как у моего отца данное место, при наличии восьмидесяти килограмм, ни чем не выделялось при самой сытой и спокойной жизни, то у моего дяди мясо отсутствовало всегда, а в те годы подавно. Он не попал на фронт борьбы с самураями, будучи выгнан из рядов строгим фельдшером. Так как это было постыдно, обидно и больно, то он сочинил целую байку для своих детей.
Бабку же мою, видимо, раскулачили, так как сын её отчего-то оказался в детском доме. Где была все это время моя бабка, – не знаю. Но в Харате, родине деда, до сих пор бродят смутные слухи, что в смерти моего деда виновата наша бабка, о чём я уже напоминал. Хрен его знает и рассудит, но во всяком слухе есть доля слухов. Скорее всего бабка некоторое время провела в местах связанных со знакомством с идеями коммунизма на практике, что отразилось на судьбе отца. Как бы тогда мой отец оказался в детском доме?
Там она их познала, видимо, не в полной мере, так как умерла задолго после того, как освоила эту политграмоту. Может быть и потому, что ссылать её было дальше некуда из Сибири, или иные другие обстоятельства, типа не развитости в полной мере системы воспитания настоящих коммунистов, типа Гулага, в то время, повлияли на её дальнейшую жизнь. Но, потеряв родимую мельницу – крупорушку, став рядовой гражданкой великого Советского Союза, она так и не смирилась с этим падением, часто попивала, оставив моего отца на попечение государства, а, затем, своего старшего сына, который и забрал его из детдома, только встав на ноги и освоив азы вершин счетоводства. Впрочем, пороки моей бабки не сильно помешали ей пережить восемьдесят лет, на много обойдя невестку, мою мать, в долголетии. Хотя моя мама имела врожденный порок сердца, росла во время войны, когда умерла её сестра с голоду, но причиной смерти были нелады с желудком, скорее всего язвенная болезнь и страх перед медициной, после того, как наши доблестные медики едва не отправляли её на тот свет за долго до того срока, в который она умерла. Впрочем, нам не привыкать к самолечению, а тем более выключить капельницу такому квалифицированному человеку, как моя мать, – дело плёвое.