Под жёлтым зонтом

Я послушно принес лестницу и только после этого спросил:

– А зачем она? Ты все равно меня заметил… Как ты меня заметил?

– Ты всех разбудишь, котенок. Забирайся ко мне.

– Зачем?

– Поговорим. Иди, не бойся.

Вскарабкавшись к его окну, я спрыгнул в комнату. В отличие от Арины, он никогда не курил у себя, и мне здесь легко дышалось. Справедливости ради надо отметить, что если Лари и доставал при мне свою трубку, то лишь в качестве предмета устрашения, вроде розги, которую держат на виду. Хотя запах трубочного табака и приятнее сигаретного, а Лари покупал только самый лучший, однако и от него у меня сжималось в спазме горло. И Лари этого не забывал.

Его комната была стилизована под берлогу философа-отшельника: бесчисленные фолианты вдоль стен, старое кресло-качалка у окна с видом на закат, какие-то потрепанные тетради на столе (меня все тянуло заглянуть хоть в одну), пожелтевшие журналы… Возможно, Лари и был тем, за кого выдавало его жилище, только со мной он никогда не пускался в подобного рода рассуждения, зная, что философское мышление у меня отсутствует начисто. У Арины я пробовал читать и Платона, и Ницше, и, на худой конец, Фрейда, но все их измышления либо смешили меня, либо раздражали, либо погружали в уныние. Моя умненькая девочка считала, что я просто не дорос до них. Но в глубине души я самонадеянно полагал, что скорее перерос.

Дом Лари всегда заставал меня врасплох: я будто каждый раз открывал заново очарование бревенчатых стен и ощущал кожей внутреннее тепло, которое чувствовалось, даже если камин не был разожжен. Может быть, оно исходило от самого Лари, хотя вряд ли нашлось на свете хоть одно существо, готовое назвать его теплым человеком.

Входя в этот дом, я каждый раз мысленно просил прощения у мамы за то, что мне так хорошо тут, словно меня окружает магическое биополе, из притяжения которого вырываешься с трудом. Наша квартира не вызывала во мне никаких чувств. Я мало бывал дома и стремился туда только ради мамы. Когда на окне менялись занавески, ей приходилось поворачивать мою голову и грозно говорить: «Ну?», чтобы я, наконец, заметил.

Но, несмотря на все это, мне не хотелось бы жить в доме Лари, потому что я слишком растворялся в нем. Я терял себя.

Оглядевшись в темноте, я неловко усмехнулся:

– Все у меня глупо выходит. Как будто я к тебе на свидание примчался.

– А может, ты ко мне и примчался? – голос у Лари был низким и тихим. У меня от него мурашки бежали.

Заметив, что я отшатнулся, он спросил уже другим тоном:

– Как в ресторане?

– Спасибо, хозяин. Все нормально, хозяин.

– Играешься, котенок? – он усмехнулся и указал на кресло. – Садись. Коньячку выпьем.

– Ты не включишь свет? – спросил я.

– А зачем? Боишься темноты? Или Макса?

Я попытался восстановить справедливость, хотя пять минут назад и сам готов был придушить Макса:

– Лари, он все равно остается твоим сыном!

Он подал мне глиняную рюмочку. Почему-то Лари нравилось пить коньяк необычным образом. Отпив глоток, он присел на мягкий покатый подлокотник моего кресла, и я невольно отклонился. Лари сидел ко мне вполоборота и, не скрывая усмешки, разглядывал мое лицо.

– Ах ты, глупый котенок, – ласково протянул он и погладил меня по голове. – Думаешь, я сам не помню, кто кем приходится?

Я не выдержал и увернулся из-под его руки. Темнота душила меня, и я боялся, что Лари догадается, как мне трудно дышать.

– Смотри, ты поранился… О лестницу, наверное.

Он взял мою руку и вдруг слизнул кровь. Я дернулся, но Лари крепко держал меня.

– Котенок, ты знаешь, как будет «кровь» по-английски?

– Blood, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– По-русски, это звучит, как «блад». Хотя по всем правилам должно бы как «блуд». Это было бы вернее.

– Почему?

– Потому что блуд и кровь неразделимы.

Я с раздражением вырвал руку:

– Лари, я не понимаю тебя!

– Понимаешь! Ты всегда меня понимал.

– Со мной незачем говорить о блуде. Я не склонен к нему.

– Кровь, – тихо повторил Лари. – Если это есть в тебе, то оно живет в крови. Ты избавишься от него, котенок, только выпустив из себя всю кровь.

Я невольно взглянул на царапину и холодно сказал:

– Я сейчас уйду.

– А зачем ты вообще приехал? – он причмокнул, сделав глоток. – Не доверяешь Максу? Правильно делаешь.

Наконец я решился спросить то, что не давало мне покоя весь этот долгий вечер:

– Почему он вернулся, как ты думаешь?

Лари слегка пожал плечами, прикрытыми прозрачной белой рубашкой:

– У него ребенок. Не помотаешься с таким грузом.

– Почему он взял его себе?

– Макс молчит, – нехотя признался Лари. – А я не допытываюсь. Расскажет, если захочет… Ты останешься ночевать?

– Чтобы на утро выглядеть идиотом? Хотя я и есть идиот. Арина со смеху умрет, если увидит меня… Макс точно в своей комнате?

Его сухая рука снова поползла по моим волосам.

– Успокойся, котенок. Как ты из-за нее нервничаешь! Гастрит заработаешь.

– У меня здоровый желудок.

Одним своим видом Лари подчас приводил меня в бешенство. Стоило ему войти в ресторан, как все, вплоть до кухонных рабочих и техничек, сникали, хотя Лари ни разу ни на кого не повысил голоса. Клава была убеждена, что хозяин всех «гнетет» и не могла дождаться, когда ресторан перейдет в мои руки, ведь при посторонних Лари не раз называл меня наследником. Хотя я не особенно верил в его слова. Я привык, что он подшучивает надо мной.

Так продолжалось до того момента, пока он, посмеиваясь, не показал мне своего завещания. Оно ничуть меня не обрадовало. У Лари появилась еще одна возможность держать, меня за горло…

– Котенок… – он понизил голос, будто собирался сообщить мне великую тайну.

– Не зови меня так!

– Как же тебя звать? Сынок?

– Так тем более не надо… Что ты хотел сказать?

– Тебе нравится мой дом?

Я сразу затосковал, предчувствуя, что он задумал что-то новенькое.

– Конечно, Лари, – осторожно кивнул я.

– Хочешь, он тоже будет твоим? Как и «Ермак».

– У тебя рука трясется, – заметил я. – Поставь рюмку, а то мы оба сейчас будем в коньяке.

Можно было ожидать чего угодно, однако Лари послушался. Избавившись от рюмки, он резко повернулся ко мне, и в тот же момент я встал, толкнув его плечом.

– Ты куда? – испугался он.

– Я поеду. Не нужен мне этот дом, Лари. В нем будут жить твой сын с внучкой.

– Котенок, подожди! Я обидел тебя?

– Мне все это не по душе, – признался я. – И разговор этот, и коньяк…

– И я?

Даже в такой момент он сумел разом усмирить меня. Я беспомощно пролепетал:

– Нет, Лари. Ты же знаешь…

– Подожди, – умоляюще повторил Лари, но я уже вылезал из окна.

Лестница покачнулась у меня под ногой, и стоило мне только вскинуть голову, как Лари уже оказался рядом. Но я удержался.

– Уходишь? – спросил он, наблюдая за мной сверху.

– Мне пора…

– Ладно. Иди.

– Да я уже ушел, – зло пробормотал я и спрыгнул на землю.

Стараясь держаться поближе к стене, чтобы меня не было заметно из окон, я обогнул дом, путаясь в низких лопухах и пиная репейники. Потом со всех ног бросился к машине. Она радостно задышала, как только я включил зажигание. Мы неспеша направились в сторону города, разрезая плотную ночь своими волшебными лучами. Я чувствовал себя еще более растревоженным, чем по дороге к Лари. О моем странном визите он не расскажет, за это я не беспокоился. Мы, все трое, умели хранить тайны. Даже те, которые не удавалось похоронить на протяжении двадцати лет…

Я думал о своем сорвавшемся жутковатом плане и уже не мог с той же определенностью, как у реки, сказать, что рад возвращению Макса. То, что он одним своим появлением спас меня от адского пламени, уже не воспринималось мной с таким восторгом. Моя душа давно была определена в ад. Целых двадцать лет для нее готовили там место, и количество грехов ничего не могло бы изменить. О Лари я старался вообще не думать. Он уже остался жив…