Страница 4 из 11
Далее, на месте согрешившего, падшего Люцифера, говорит Бёме, используя историю сотворения Моисея, Бог создает человека как «полное подобие Бога, более совершенное, нежели ангел», которому предназначено господствовать над всеми творениями, ибо человек есть внутреннее существо и понятие всех вещей. «И подобно тому, как вы видите и чувствуете, что человек есть, так можно увидеть и почувствовать, что есть вечность. Рассмотрите человека в душе и теле, в добре и зле, в радости и печали, в свете и тьме, в силе и немощи, в жизни и смерти. Небо, земля, звезды и стихии, все есть в человеке; есть в нем и Божественная Троица. Не назвать ничего, чего бы не было в человеке!., душа Адама была сотворена из вечной воли, из центра природы, на †-те Троицы, где разделяются свет и тьма. Надо понимать, что то была не отдельная искра, как часть Целого, то была не „часть“, но все Целое, поскольку в каждой точке она есть Целое!»[26]
Итак, человек был помещен Богом между царством света и царством тьмы, чтобы, выбрав одно из них, осуществить свою свободу. Но воля жизни отделилась, «отпала» от божественного основания и обратилась к чувственности. Дева Божественной Мудрости, прежде пребывавшая в самом человеке, от него удалилась, и на ее место ему была дана «земная баба», вместе с которой и совершилось грехопадение, распространившись затем на все будущее человечество; ибо «души людей совокупно суть как бы одна душа, и они все родились из единой души»[27]. Таково было положение падшего человечества в этом мире.
Однако в нем осталось еще и семя Спасения, которое проросло в Марии (в которую вошла вечная Дева, или Божественная Премудрость) в качестве Спасителя. И хотя одна лишь историческая вера в Христа есть только «искорка», которую надо еще зажечь, однако врата святого Божества находятся в каждом из нас. Зачем же рыскать тогда вдали? – спрашивает Бёме. Не в самой ли душе пребывает источник вечности?[28] «Итак, мой милый, ищущий и жаждущий ум! Рассмотри себя самого, ищи себя и находи, ибо ты – подобие Божие, образ, существо и собственность Его! Каков ты, таково и вечное рождение в Боге, ибо Бог есть Дух, и твое правление в теле твоем также – Дух, ибо оно произошло и сотворено из правления Божия! Ведь Бог открылся в человеческом духе, как в любви, так и в гневе: там пребывают оба центра, а третий – с исходом духа – есть всемогущество, которым обладал бы дух мира сего, т. е. третье начало, если бы не Адам, ставший преградой, которую прорвало Рождество Христово, сотворив великое чудо Божие»[29].
Итак, для изложения своих мыслей Бёме пользуется чувственными качествами. Вместо понятий он применяет действительность, но так, что применяемые им формы не являются понятийными определениями. Вместе с тем, согласно Бёме, всё пребывает в мышлении, сама Идея выступила как предмет мыслящего созерцания, и, таким образом, сам дух есть всякое содержание: во всем следует познать божественную тройственность, пребывающую глубоко внутри каждой человеческой души. Иными словами, душа должна раскрыться, чтобы осуществить себя, и в процессе своего божественно-тройственного самораскрытия и самополагания действительность (а вместе с ней и чувственные определения вещей) в конечном итоге должна получить исключительно душевное внутреннее значение. Именно поэтому Бёме не смущается начинать восхождение души с чувственно-телесных качеств; ибо все, что так или иначе связано с душою, имеет своей истиной Внутреннее.
Поэтому, когда Бёме говорит, скажем, о первом «эмпирическом» качестве, о терпком или о терпкости, то в последнем основании это качество означает у него не столько ощущение вкуса, сколько душевное состояние, возникающее при этом. Терпкий вкус заставляет рот сжаться, а язык онеметь, и потому терпкое качество означает нечто «душесобирательное» или, другими словами, тенденцию к непосредственному психосоматическому единству. В этом смысле действие терпкости состоит в одностороннем «притяжении», или «привлечении», а сама терпкость есть «жесткая и холодная сила», подобная «крепчайшему камню». И потому в своем совершенном виде терпкость означает лишь паралич и застой души, которая, если не желает окончательно сжаться и окостенеть, должна действовать. Феноменологически (если это выражение здесь уместно) это означает, что, достигая определенного уровня душевного развития, мы испытываем некий внутренний ужас, ужас пустоты или смерти, в которой теряется наше сознание или Я[30].
Этот ужас заставляет нас внутренне сжаться и впоследствии «закостенеть», превратившись во внутренних паралитиков. Сперва, конечно, отвердение, вызванное продолжительным неподвижным состоянием сжатия, ощущается душою как мука, переходящая со временем в непрерывное состояние душевной боли, которую можно назвать тоской или, в более поверхностных натурах, скукой. Однако эта боль или мука на самом деле есть сопротивление души, первое проявление ее активного противостояния простой обреченности. Одновременно это и первое пробуждение души, заявляющей о себе на языке страдания. Бёме определяет это состояние как «горькое».
Горечь есть собственное жало самой терпкости, ибо отвердение в терпком качестве может быть столь сильно, что чувства оказываются совершенно «бесчувственными». Если терпкость в чистом виде представляла собой оцепенение от ужаса, в котором собственно ужас еще не чувствуется, то горечь есть уже некоторое возбуждение, некоторый страх, противящийся этому душевному застою. Однако чувство боли и страха не преодолевает это оцепенение, но растет и растет, пока это возбуждение не заявит о себе в полный голос. Болезненное оцепенение стало уже невыносимо, и тогда пробуждается активность, выражающаяся наконец в свирепом порыве. Если в терпкости наблюдалось движение внутрь, или «сжатие», Einpressen, то теперь имеет место пылкое стремление наружу, которое есть «огонь гнева». Бёме, таким образом, различает действенно вспыхнувшую страсть и тихое покорное тление заглушаемого стремления, лишь ждущего своего часа, пока кипение гнева не вырвется наконец в виде «мерцающей молнии», которая и разбивает терпкость, преодолевая таким образом паралич души.
Из горечи возникает молниеносная страсть, возрастающая и не находящая себе покоя и потому становящаяся подобной «вертящемуся колесу», которое с ужасом и страхом вращается, пока молния, рожденная из отношения горечи и терпкости, не станет «ужасно огненной» и не воспламенится, словно ужасный огонь, от которого падет и отступит вся «терпкость», или «материя». Таким образом, если раньше душу подавлял ужас, то теперь сама душа подавляет ужасом косную и «терпкую» материю. И постепенно, благодаря этому разряжению (страстного возбуждения), возникшему из первоначального терпкого притеснения («сжатости») и болезненной горечи, преодолевается всякое окостенение и всякая боль. Хотя это разряжение, согласно Бёме, есть не просто «прекращение» предшествующего напряжения, но – принципиально новое состояние облегченной страданиями души. Бёме называет это состояние облегчения и разрешения водою, а также «водянистым (или водным) духом».
Все сохранилось в душе. И первоначальный ужас «терпкой» материи все еще имеет в ней место. Только на этой ступени он стал «совсем тонок». И «жало» горечи также еще имеет здесь силу, ибо в этом разряжении еще встречаются «вспышки» горечи, благодаря которым быстрее исчезают остатки терпкости. Разряжение тем временем все увеличивается, и «дух воды» все прибывает. Весь этот процесс Бёме называет яростью, которая, таким образом, лежит в основании как первоначального терпкого притяжения, так и последующей горечи, противостоящей терпкости, возбудившейся и прорвавшейся затем в огне, который в дальнейшем смягчается, разрешаясь в воду[31].
26
О тройственной жизни человека, гл. VI, § 49–50 // Бёме Я. О тройственной жизни человека. СПб., 2007. С. 134–135.
27
О тройственной жизни человека. Гл. XVI, § 9 // Бёме Я. О тройственной жизни человека. СПб., 2007. С. 349.
28
По мнению Н. Бердяева, Бёме принадлежит «самое замечательное и в сущности первое в истории христианской мысли учение о Софии. Ему дана была тут совершенно оригинальная интуиция» (Бердяев Н. Из этюдов о Якобе Бёме. Этюд II. Учение о Софии и Лндрогине. Бёме и русские софиологические течения, § 1 // «Путь», 20–21. Париж, 1930). Следует добавить, что в «Авроре» это учение еще не получает своего выражения.
29
О тройственной жизни человека. Гл. IV, § 73–76 // Бёме Я. О тройственной жизни человека. СПб., 2007. С. 88.
30
Можно привести пример Льва Толстого, который описал нечто подобное в своей Исповеди (1882). «Сердце сжимается, – говорит Толстой, повествуя о своем „беспричинно“-отчаянном внутреннем состоянии, – ия испытываю ужас. Смотреть туда ужасно» и т. д.
31
«У человека, – говорит Бёме, разъясняя на самом человеке Божественное рождение, – много разных мыслей от действия семи духов Божиих, которые сплочивают внутри его тело… Но в каком качестве пробуждаешь ты духа и призываешь к качествованию, сообразно тому качеству восходят также и мысли и управляют умом. Пробуждаешь ли ты духа в огне, в тебе вскипает тогда горький и жесткий гнев: ибо как скоро огонь бывает зажжен, а это происходит в твердости и яростности, так закипает в молнии горькая яростность. Ибо когда ты в теле твоем восстаешь против чего-либо, будь то против любви или гнева, ты зажигаешь качество того, против чего ты восстал, и оно горит в твоем сплоченном воедино духе: но тот же неточный дух пробуждается и в молнии. Ибо когда ты на что-либо смотришь, что тебе не нравится, или что тебе враждебно, то ты вздымаешь родник твоего сердца, как если бы взял камень и ударил по огниву; и если искра западает в сердце, то загорается огонь; сначала он тлеет, но если ты еще сильнее возбудишь родник сердца, то это как если бы ты стал раздувать огонь, пока не разгорится пламя; тогда пора гасить, иначе огонь возрастет, и начнет жечь и поедать и вредить ближним своим… Слушай: в тебе есть сладкая родниковая вода, полей ее на огонь, и он погаснет; если же ты оставишь его гореть, то он истребит у тебя сок во всех семи неточных духах, так что ты иссохнешь… Когда же ты смотришь на что-либо, что тебе любо, и пробуждаешь духа в сердце, то зажигаешь в сердце огонь, горящий сначала в сладкой воде, как рдеющий уголь. И пока он тлеет, он бывает в тебе только кротким желанием и не сжигает тебя; но если ты еще сильнее возбудишь свое сердце и зажжешь сладкий источник, так что он станет горящим пламенем, то ты зажжешь и всех неточных духов; тогда все тело горит, и огонь передается устам и рукам. Этот огонь всего вреднее… и его очень трудно погасить: ибо когда он бывает зажжен, то горит в сладкой воде, в молнии жизни, и должен быть погашен горечью; а горечь лишь жалкая вода, и гораздо больше огонь, чем вода. И потому душа бывает очень печальна, когда человек должен покинуть то, что горит в его любовном огне, в сладкой родниковой воде. Но надлежит тебе ведать, что ты сам свой господин в управлении твоею душою: никакой огонь не восходит в окружности твоего тела и духа, если ты сам не возбудишь его. Правда, что все духи твои кипят в тебе, и восходят в тебе, и что один дух, конечно, имеет в тебе всегда большую власть и силу, нежели другой; ибо если бы в одном человеке правление духов было как в другом, то у нас у всех была бы одна воля и один образ; но они все семь находятся во власти твоего сплоченного воедино духа, каковой дух зовется душою» (Аврора. Гл. X, § 40–46).