Страница 17 из 23
* * *
Белое солнце подсветило северный горизонт. Смахнуло с небосвода звёзды и погасило луны.
Примо шёл по палубе к носу. По пути пожал руку хромающему навстречу Секондо, потрепал по плечу Терцо. Тот был трезв, с того самого дня, как на судне появился Птица-1. Бочонок с хмельной настойкой тот выбросил за борт, Терцо тогда схватился за пистоли, но стерпел и стрелять не стал.
Дракон шёл на север. С каждым днём он набирал силы, и вместе с ним набирала силы команда. Мешки с отборным зерном и ящики с плодами и корнеплодами — прощальный дар погибшей Птицы — не дали команде умереть с голоду.
Примо добрался до загривка, когда Уно показался из носовой пазухи. Они обнялись.
— Спокойной вахты, брат, — пожелал Уно. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.
— Дракону, — поправил Примо.
Уно глядел на него в упор.
— Птице, — сказал он.
Примо помедлил. Кивнул.
— Я передам ей это.
♀…и видеть сны, быть может
Ольга Рэйн
Велик дворец халифа Алияра, истинно прекрасен.
Стоит он на вершине горы Ид, словно сияющая жемчужина в зеленой короне, которой венчают своих королев белокожие русалки, большегрудые, яркоглазые, одетые в радужное свечение.
Ид неприступна, по склонам не подняться, но если встать под горою, то можно разглядеть белые стены дворца, прекрасные башни с расписными куполами, высокие ворота в сине-золотой изразцовой плитке. На них львы охотятся за единорогами, драконы закрывают крыльями синее небо, герои скачут на оседланных тиграх или сливаются в страстной неге с золотокожими женщинами, а может, и не женщинами, поближе бы взглянуть, а никак нельзя.
В самой верхней комнате высокой башни на ложе мягкого серебра спит халиф Алияр — телом он силен и молод, ликом прекрасен, а про то, какие у него глаза, никто из живущих не ведает, потому что спит он от начала мира и, говорят, этот мир во сне и видит. А как проснется Алияр, так и исчезнет воздух, рассыплются города, разрушатся горы, уйдет вода из океанов и время прекратится.
А что тогда начнется — как знать.
Поэтому просто так во дворец халифа Алияра не войдешь, а уж если вошел — просто так не выйдешь…
Сонаи проснулась рано, до рассвета.
Долго лежала в темноте, перебирая в уме осколки своего сна, потом, вздохнув, убрала их глубже в память, где уже пылилось несколько десятков таких же. Она не могла вспомнить, снились ли ей эти сны до гибели Ваджарата.
Месяц назад с недоброго Внешнего моря накатилась страшная буря, подобных которой старики не помнили. Она бушевала пять дней, но уже к исходу третьего — когда в берег одна за другой ударили восемь волн высотой с гору Ид, а далеко в море рухнули утесы Зубы Джа, стоявшие от начала мира — тогда стало совершенно ясно, что те, кто вышел в море, домой не вернутся никогда.
От горя Сонаи слегла, ничего не ела, по нужде ползала на четвереньках — ноги не держали. Попив воды, опять падала в широкую низкую постель, гладила доски кровати, будто плечи мужа.
Ваджарат сбил кровать своими руками, срубив свое дерево.
Посмотрев новорожденному в глаза, родители выбирали ему саженец и зарывали под корни детский послед. Такие деревья росли быстрее обычных, а срубались в день свадьбы. Молодой жених делал из своего кровать, в которой родятся их дети, а из дерева своей невесты строгал стол, за которым семья будет пить и есть. Потом, в конце, кровать или стол ставились в основание погребального костра.
У Сонаи не было своего дерева. Младенцем ее нашли на берегу моря, там, куда прибой выносил водоросли, глубоководных медуз, а один раз — мертвую русалку с вытекшими глазами и костяным копьем под левой грудью, совсем небольшую, в два человеческих роста.
Крохотная голая девочка на горе разноцветных водорослей не плакала, смотрела вокруг бездумным младенческим взглядом. Из собравшейся толпы рыбаков к ней вышла недавно родившая Решми, подняла ее на руки и покачала. Девочка загулила и начала искать грудь.
Женщина поклонилась морю и унесла ребенка в свой дом.
Так и выросла в деревне Сонаи — без дерева и без корней. И новых деревьев посадить не довелось. Ваджарат очень ее любил, но за все эти годы никто не подсел к столу в доме с маленькой деревянной ложкой, не размазал по дереву жидкую кашу, не похлопал столешницу пухлой рукой. Сонаи и не помнила, почему так вышло — воспоминания у нее путались, наползали друг на друга, новое и старое перемешивалось в памяти.
Но помнила, как улыбался Ваджарат, сверкая темными глазами, когда резал из ветвей своего дерева три маленьких ложки. Ни одна не пригодилась.
А теперь у ее глаз уже морщинки залегли, сминая нежную бронзовую кожу, а Ваджарат не вернулся из моря, не вернется никогда, лег костями в тяжелый придонный ил, куда не доходит свет. В тишину, в темноту, в молчание.
загадка
Я видел свет и светом был, я думал, чувствовал, любил. Теперь глаза мои пусты, и надо мной поют киты.
отгадка
Пятьдесят шесть рыбаков, отправившихся промышлять икряную весеннюю макрель за день до бури. И Ваджарат.
Сонаи лежала, придумывала загадки про умерших, глотала слезы.
Хлопнула входная дверь, по полу зашуршали ноги, по стене — руки. Вошла мама, держась за стенку — в своем доме она управлялась не хуже зрячей, а у Сонаи так не могла.
— Все лежишь, дочка? Так, смотри, и самой помереть недолго.
Сонаи через силу поднялась, забрала у нее корзинку, поцеловала мамины руки, усадила ее за стол. Решми кивнула на корзинку — доставай и ешь! Сонаи послушно вытащила из корзины горшочек теплой каши, зеленые перья лука, два яблока.
— Спасибо, мама!
Есть совершенно не хотелось, но она хорошо знала женщину, которая ее вырастила, знала, чем кончится спор. А если так — зачем начинать? Сонаи взяла ложку, сняла с горшочка ткань, начала есть. Вкусно было, как в детстве. Она всхлипнула от благодарности.
— Опять тот сон снился? — спросила Решми, внимательно к ней прислушиваясь. Белесые глаза смотрели в никуда. — Что на этот раз запомнила?
— То же самое, — вздохнула Сонаи. — Темнота. Звезды. Тоска по Ваджарату, одиночество, страх. И голоса. Они говорят, повторяют мне, что я должна… — голос ее сорвался.
— Разбудить халифа Алияра, — продолжила за нее Решми. Она уже слышала про этот сон, про голоса, требовавшие невообразимого. — Муж тебя просил?
— Нет, — покачала головой Сонаи. — Я и во сне знала, что Ваджарат умер. Другие голоса говорили. И, казалось, я вот-вот вспомню, кто они… Откуда я взялась, — ее голос упал до шепота. — И что мне нужно сделать.
Мать покачала головой.
— Что тебе нужно сделать, они тебе говорят. Не говорят только, как…
Сонаи отставила кашу, поднялась, заварила две чашки душистого морского чая — водоросли тонко и аппетитно пахли. Поставила одну перед Решми, о вторую села греть руки.
— Никто не может войти во дворец, — сказала она. — Даже если бы я пошла… одним глазком… На гору Ид взобраться нельзя. Да и не стала бы я… Не до того мне… Но сегодня во сне голоса плакали, говорили, что времени остается все меньше…
— Принеси-ка, дочка, свои гадальные камни, — попросила Решми и Сонаи вздрогнула. Раньше она дня не проводила без россыпи камней, без игры, без попытки выудить из мира несколько смыслов и обещаний. Но уже больше месяца к ним не прикасалась — с самой бури.
Сонаи поднялась послушно, сняла со стены и подала матери мешочек, тканый из морских трав. Камни в нем она всю жизнь собирала, покупала, выменивала где могла. Тянули ее самоцветы, влекли, будто, трогая их, лаская пальцами, она каждый раз что-то важное о себе почти вспоминала, только не удержать было, как легкий цветочный запах, принесенный ветерком и тут же исчезающий.
Решми положила руки на мешок.
— Буду по одному доставать и класть перед тобой, — сказала она. — Ты мне говори, что за камень, а я тебе объяснять гадание буду.