Страница 5 из 9
– Знаю, знаю, Бертран, – подхватила девушка, – ваши цели блестящи, и все вы прекрасные люди… Но Жозефина еще так мала, так безрассудна! Чем она может помочь вам? А Жак! Он же еще совсем ребенок! Подумай, Бертран, подумай! Если с ними случится беда, мама не выдержит.
Молодой человек со слабым вздохом опустил голову.
– Мы с тобой никогда не поймем друг друга, Регина, – начал он спокойно, но поспешно добавил: – В этих вопросах. – После чего продолжил ровным, размеренным тоном: – Для великого дела, устремленного в светлое будущее, страдания отдельных людей не имеют значения.
– Страдания отдельных людей, – эхом отозвалась она. – Да. И ты для меня на них не скупишься. – После чего, немного помолчав, добавила шепотом: – С тех пор, как ты встретил Терезу Кабаррюс, ты слышишь и видишь только ее одну. Вот уже три месяца…
Молодой человек с гневом прервал ее:
– Оставим это, Регина! Бессмысленный разговор!
– Знаю, – спокойно ответила девушка. – Тереза Кабаррюс – красивая женщина. У нее есть шарм, остроумие, власть. У меня нет ни того ни другого…
– У нее есть бесстрашие и золотое сердце, – возразил Бертран. – Или ты не знаешь о том, как благодаря своему влиянию она усмирила в Бордо это чудовище Тальена? Он отправился туда с намерением устроить поголовную бойню всем аристократам, роялистам и буржуа, а также всем остальным, кто подозревался в заговорах против этой дьявольской революции. И что же? Благодаря Терезе он вдруг совершенно переменился, вел себя снисходительно, за что его так скоро и отозвали. Ты прекрасно знаешь, и не пытайся меня убедить в обратном, что Тереза настолько же благородна, насколько красива.
– Да, я знаю, Бертран, – сделав усилие над собой сказала девушка. – Только…
– Только что? – грубо спросил он.
– Я ей не верю… И все. Твоя страсть ослепила тебя, Бертран. Иначе ты, горячий приверженец королевской власти, никогда бы не доверился этой отъявленной республиканке. У нее, возможно, доброе сердце, не спорю. Она, быть может, и в самом деле сделала все то, о чем ты говоришь. Но Тереза Кабаррюс смеется над всеми твоими идеалами, разрушает все, что ты стремишься создать, да к тому же еще и разделяет убеждения всех этих отвратительных революционеров.
– Ревность ослепила тебя, Регина, – грустно возразил молодой человек.
– Нет, Бертран, это не ревность. Не ревность вынуждает меня говорить тебе это; для ревности – уже поздно. Но помни, ты отвечаешь не только за себя, ты отвечаешь еще и за жизнь невинных детей – за Жозефину и Жака. Доверяя этой испанке…
– Ты оскорбляешь ее, – жестко прервал он. – Ты хочешь представить ее шпионкой.
– А разве это не так? Она ведь обручена с Тальеном, влияние и жестокость которого уступают лишь робеспьеровским. Ты все это знаешь, Бертран! – все более наступала она, видя, что тот молчит и лишь хмурится, глядя в пол.
В маленьком портике на какое-то время воцарилась тишина, в которой, казалось, можно было различить лишь стук сердец, еще недавно столь близких, теперь же все более наполнявшихся злобой по отношению друг к другу. Девушку начало знобить, и она поплотнее закуталась в рваную шаль. Ей еще многое хотелось сказать Бертрану, но она боялась, что на этом все может закончиться уже навсегда.
– О Матерь Божья, смилуйся надо мной, – шептала она сквозь слезы.
А спутник ее сидел пристыженный и сконфуженный. Сердце его буквально разрывалось от жалости к девушке, которую он еще совсем недавно так нежно любил, но нервы были уже совершенно измотаны бесконечным напряжением, в котором пребывал его мозг, постоянно изобретая все новые и новые планы. Он испытывал настоящее страдание, оказавшись между раскаянием и угрызениями совести с одной стороны и непреодолимой страстью с другой.
– Регина, – начал он умоляющим тоном, – прости меня! Я знаю, что я животное. Я был с тобой лишь животным. Ты же всегда была для меня самым добрым другом, о котором можно только мечтать. Дорогая, – скорбно добавил юноша, – если бы только ты могла понять…
– Я понимаю, Бертран, – мягко ответила девушка. – Не надо просить у меня прощения. Мы с тобой так нежно любили друг друга, что теперь нам глупо ссориться. Уже поздно, maman будет волноваться. В другой раз мы более спокойно поговорим о нашем будущем. Но, – серьезно добавила она, – если я уступаю тебя Терезе, ты должен вернуть мне Жозефину и Жака. Если… если я… теряю тебя… я хочу оставить хотя бы их. Они так молоды…
– Но с чего ты взяла, что теряешь их? – вмешался он. – Да и что я должен сделать по-твоему? Они – члены клуба. Они могут быть сколь угодно молодыми, но они уже достаточно выросли для того, чтобы знать, что такое клятва. Они клялись точно так же, как я и все остальные. И я, даже если бы и захотел, не могу освободить их от клятвы.
Не дождавшись ответа, молодой человек склонился к ней и взял ее руки в свои, пытаясь хотя бы что-то прочесть в ее лице в наступивших сумерках.
– Ты же не хочешь, чтобы они нарушили клятву? – настойчиво продолжал он.
Но она вновь ничего не ответила и лишь спросила окончательно подавленным голосом:
– Что ты собираешься делать сегодня вечером?
– Этим вечером, – со вновь вспыхнувшим энтузиазмом отозвался ее кавалер, – мы собираемся подготовить для Робеспьера дьявольскую петлю!
– Какую петлю? Где?
– Сегодня на рю Сент-Оноре состоится ужин. Жак и Жозефина тоже там будут.
– Знаю, – тихо отозвалась девушка. – Они мне сказали, что пойдут туда. Я не могу удержать их.
– А ты придешь?
– Конечно. Maman просила меня об этом.
– О Регина! Этот вечер может стать поворотным в истории Франции! Помни…
– Я помню лишь то, Бертран, что ты, естественно, уже все рассказал Терезе, и там будет полно робеспьеровских шпионов. Тебя и детей опознают, схватят, отправят в тюрьму, а после – на гильотину. О боже мой, – скорбно добавила она. – А я даже бессильна сделать хотя бы что-нибудь, глядя, как вы столь безрассудно суете в петлю свои головы. Проводить вас на смерть, обречь бедную maman на нищую и скорбную гибель…
– Какая ты пессимистка, Регина, – усмехнувшись, ответил он и поднялся на ноги. – И это все, чего мы добились, проговорив с тобой целый вечер.
Девушка промолчала.
Все так же продолжая молчать, они вышли из этого небольшого портика, где еще совсем недавно проводили счастливые часы.
Вскоре после того как Бертран и Регина покинули свое убежище, тяжелая дубовая дверь церкви осторожно приоткрылась и появилась едва различимая в сгустившейся тьме фигура. Закрыв дверь, она бесшумно пересекла портик и вышла на улицу.
Далее эта громоздкая и неуклюжая фигура двинулась по направлению к Арсеналу, сопровождаемая унылым стуком по мостовой изношенных старых башмаков. Городские ворота были еще не закрыты, поскольку церковные колокола только что били восемь часов. Да и сержанту, стоящему на воротах, не было никакого дела до проползающего мимо нищего убожества. Но болтавшаяся около ворот группа национальных гвардейцев обратила-таки внимание на запоздалого прохожего, задыхавшегося от ужасного астматического кашля, который дал повод одному из них отпустить весьма угрюмую шуточку:
– Pardi![2] Не часто теперь удается встретить человека, не нуждающегося в услугах мадам гильотины!
Однако все про себя отметили, что, миновав ворота, этот жалкий астматик направился к рю де ла Планшет.
Глава V. Веселитесь, канальи
Братские ужины пользовались большой популярностью. Их ввел в обиход сам Робеспьер. Необычная теплота ранних весенних вечеров придавала этим мероприятиям особую привлекательность.
В мягкие апрельские ночи едва ли не весь Париж выходил на улицы. Люди отдыхали от тяжелых дневных зрелищ, от бесконечных повозок, переполненных жертвами гильотины.
И типичным примером того, что творилось в городе, являлась рю Сент-Оноре, хотя улица была очень узкой и вовсе не приспособленной для увеселений любого рода. Тем не менее на ней тоже весьма активно и регулярно проводились братские ужины, поскольку там находился дом, где жил Робеспьер.
2
Черт побери! (фр.)