Страница 3 из 7
– Прекрасно, будешь здесь жить, как клоп в матрасе, – сказал дядя Джон, хорошенько осмотревшись, – если не считать того, что воздуха много. Между любыми этими жердями кот пролезет. Нужно бы их заделать!
– Мне это не помешает; свежий воздух я люблю, – ответил я, мало думая о том, как скоро мое мнение относительно этих щелей изменится.
Мы занесли мое снаряженье внутрь, разложили вещи по местам и пообедали. Было около двух часов дня. Дядя Джон сказал, что должен идти, чтобы успеть добраться до дома к вечерней дойке. В это время телефон дважды звякнул. Я посмотрел на карточку, приколотую рядом с ним, понял, что это вызывают меня, и снял трубку.
– Это ты, Джордж? – прозвучал голос смотрителя Уинна, настолько ясно, что и дядя Джон мог бы услышать то, что он сказал.
– Да, я здесь, – ответил я.
– Рад, что так. Грин Пик сообщает о пожаре где-то на 38 градусов. Поднимись на вершину и скажи, что ты видишь.
– Уже иду, – ответил я и повесил трубку.
– Ха! Уже при деле. Ладно, я должен идти, – сказал дядя Джон.
Я помог ему вывести на тропу свободных лошадей и довольно бодро с ним попрощался. Но в тот миг, когда мелкие ели скрыли его от меня, мир показался мне не таким уже солнечным и приятным.
– Теперь ты один, и ты не должен чувствовать себя одиноким!
Я обругал себя, вернулся в домик за винтовкой и отправился вверх по тропе, извивавшейся среди скрюченных от ветра елочек, к вершине горы, проходя по пути через снежные сугробы, некоторые из которых были футов тридцать глубиной и даже больше.
Скалистая, голая вершина этой горы была длиной около четверти мили и протянулась с северо-востока на юго-запад; в середине ее было небольшое углубление, или седло. На юго-восточном ее конце возвышалась округлой формы остроконечная скала, на которой и помещалась наблюдательная станция. С другого конца гора резко обрывается, но на меньшую высоту. Я дошел до самой станции – восьмиугольного конического здания с восемью окнами, такого размера, что в нем помещались только столик с диаграммой, маленькая печка и один стул, открыл дверь и вошел внутрь. Там, обернувшись и посмотрев на север, я сразу увидел лесной пожар – на расстоянии примерно в пятнадцать миль, у озера Конаро. Я зашел за столик с диаграммой, оказавшись с южной его стороны. К столику была прикреплена круглая медная пластина диаметром в фут, разделенная по окружности на 360 градусов, а в ее центре была прикреплена стрелка, которая могла поворачиваться вокруг оси, как на геодезическом инструменте. Я повернул ее, наведя на облако дыма. Истинному северу на медной пластине соответствовало 360 градусов. Стрелка показала отметку в 10 градусов. Я повернулся к телефону, соединенному с главной конторой, и сообщил об этом. Наблюдатель с Грин Пик назвал цифру 38 градусов. Смотритель на карте рисовал две линии, проходящие от точек наблюдения под углами 38 и 10 градусов, получал точку их пересечения и в это место посылал пожарную команду. Скоро я услышал телефонный звонок, вызывавший пожарную часть Синега Флэт, и услышал голос смотрителя: «Огонь рядом с Овечьим родником. Поспешите туда как можно скорее». Родник был примерно в миле к югу от озера Конаро.
Я мог теперь вернуться в свой домик, но задержался , чтобы осмотреть страну, лежавшую подо мной. Далеко на севере, за простиравшейся на сотни миль обширной серой пустыней, я мог видеть утесы, обиталище индейцев хопи; немного ближе, на северо-восток – холмы, где жили зуньи. На востоке, где был уже Нью-Мексико, больше чем в сотне миль от меня возвышался угрюмый, поросший темным лесом хребет Моголлон. На юге, за сотнями миль зеленого леса, извивались отроги гор Грэхема, скрывавшие от меня жаркие земли – даже если бы я мог разглядеть с расстояния в триста миль пустыни Олд-Мексико. Дальше, на запад, горы Сьерра Анчес скрывали от меня большое озеро Рузвельта. Но я и так видел его фотографии, фото его большой плотины, как и фото бескрайних полей пшеницы, люцерны, хлопка и фруктовых садов, растущих благодаря его воде. Некоторые из наших солдат – я это точно знал – день и ночь охраняли плотину от немецких диверсантов, которые могли ее разрушить. А мы, пожарные, были здесь, на вершинах хребта, и должны были следить за тем, чтобы пожар не опустошил большой лес и не дал тем самым пересохнуть рекам, питающим эту удивительную ирригационную систему.
Прямо подо мной, на восток, брал начало приток Черной реки, а к югу и к западу – два притока Белой реки, основных источников воды для этого озера с высокой плотиной. И я сказал себе, что не допущу, чтобы огонь уничтожил лес, в котором берут начало сотни ручьев.
Пожарные, служившие до меня, рассказывали о том, что находили в горах, у самой наблюдательной станции, маленькие бусинки из бирюзы или черного камня. Я вышел из здания станции и начал кончиком ножа ковырять землю и камешки, нанесенные ветром в щели в скале, и меньше чем через две минуты нашел две черные каменные бусинки – одна из них была такой маленькой, что я смог взять ее, только подцепив кончиком ножа, и не стал класть ее обратно на камень, чтобы не потерять. Я принес ее в здание станции и с помощью диаграммы измерил. Оказалось, что она была диаметром в одну шестнадцатую дюйма и толщиной меньше чем одна тридцать вторая дюйма (1,6 и 0,8мм соответственно), а отверстие в ней было таким маленьким, что не пропускало обычную булавку. Меня это заинтересовало. Я задался вопросом – зачем индейцы оставили здесь эти бусинки, и какие именно индейцы это были? И как давно? И как могли они отполировать такие маленькие украшения?
Я положил свои находки в конверт лесной службы и вышел поискать еще. Было около пяти часов, и я ковырялся среди скал и камней, пока было достаточно светло. Когда, наконец, мне пришлось уйти, моя добыча пополнилась двумя наконечниками для стрел – один был из материала, похожего на стекло, а другой из красного кремня, и пятьюдесятью тремя бусинками из черного, красного, серого и желтого камня – ни одна из них не была больше четверти дюйма диаметром, средний их размер был в одну восьмую дюйма. Это был успех, которого я не мог ожидать. Это было то, что поможет мне скоротать дни, пока я буду наблюдать за лесом. Я думал, что, хорошенько покопавшись, я смогу найти много интересных вещей, сделанных индейцами.
Я пошел вниз, чтобы переночевать, и на краю поляны, где стояла хижина, я вдруг замер: я заметил, что что-то быстро скользнуло в тень елей позади хижины, и это имело, насколько смог я заметить, очертания человека!
Глава II
Горная пещера
Испугался ли я того, что успел заметить? Я очень испугался, и сердце мое колотилось так, что мне казалось, что оно выскочит мне в горло и задушит меня. Тенью, которую я заметил, был человек! И он явно не был другом, иначе не скрылся бы при моем приближении. И, хотя двигался он очень быстро, я совершенно не слышал звука его шагов. Должно быть, подумал я, это апач. Один из тех отступников, которые, несмотря на бдительность солдат, время от времени так или иначе завладевают оружием и патронами и уползают на свою собственную тропу войны.
Я не знал, что делать. Но, долго простояв, вслушиваясь и всматриваясь в ночную тьму, я, наконец, добежал до хижины, вскочил в нее, захлопнул дверь и запер ее. Тут мне внезапно пришла в голову мысль – я не должен зажигать свет! Я мог завесить окна полотенцами для посуды, но между бревнами, из которых были сложены стены хижины, были большие щели, которые я не мог никак прикрыть, и через них враг мог увидеть и подстрелить меня, как только я зажгу свет. Я сел на койку и снял ботинки, а потом с ружьем в руке стал пробираться от одной стены к другой, пытаясь сквозь щели что-нибудь разглядеть; с таким же успехом я мог бы сунуть голову в мешок, потому что тьма была такая, что я не мог разглядеть даже кучу колотых еловых поленьев, которая была меньше чем в десяти футах от южной стены!
Но теперь я кое-что услышал – чьи-то осторожные шаги с восточной стороны хижины. Как я и представлял, именно такие звуки должны издавать обутые в мокасины ноги, ступающие по камням. Вначале они были слабыми, потом стали еще слабее и скоро совсем затихли. Я долго простоял у стены. Мои ноги начали дрожать. Я ощупью пробрался к койке и сел на нее, снова вслушиваясь, с открытым ртом, когда же снова послышится звук этих обутых в мягкую кожу осторожных шагов. Должно быть, я просидел так много часов. Я хотел есть, но не смел рискнуть – мне пришлось бы шуметь, открывая железный ларь, чтобы достать из него горсть галет и немного сыра. Как же жалел я сейчас о том, что не нахожусь внизу, дома, в моей кровати, в полной безопасности! Я в первый раз был в таком одиночестве, в одиннадцати милях от своих родных, и в такой опасности! Как жалел я сам себя! Несколько раз я, заснув, валился на койку, но тут же просыпался, ругал себя и говорил себе, что должен бодрствовать всю ночь!