В Великом лесу апачей

Глава I

Один на горе Томас

Было 28-ого мая, когда смотритель Уинн приехал к нам из Спрингвилла и сказал мне, что я могу быть одним из его пожарных, и что он поместит меня на горе Томас. Это самая высокая наблюдательная станция во всем лесу; именно этого я и желал больше всего, но даже не смел об этом просить. Я думал, что это место будет, скорее всего, занято каким-нибудь опытным пожарным. Дважды за свою жизнь я был на горе Томас, но каждый раз не более одного часа, и это было такое интересное место, что я страстно желал получить возможность провести там больше времени. В девять часов утра 1 июня все работники пожарной охраны были обязаны телефонировать смотрителю в Спрингервилле, что они находятся на своих наблюдательных станциях и готовы исполнять свои обязанности. Таким образом, у меня было только два дня, чтобы собрать все необходимое для работы на весь сезон, и еще день, чтобы добраться до маленькой хижины пожарника под самой вершиной горы Томас. Моя мать и моя сестра, Ханна, упаковали одежду, которая мне будет нужна, белье, полотенца, посуду и запас провизии; сам я сделал для себя хороший спальный мешок, сшив вместе два лоскутных покрывала и толстое одеяло и сделав для них чехол из толстого холста. До этого времени моим единственным оружием было небольшое ружье 22 калибра; оно было достаточно хорошим для того, чтобы стрелять индюков, белок, и даже койотов. Но теперь мне нужно было настоящее ружье, и моя мать сказала, что я могу взять Винчестер 30-30, принадлежавший моему дяде Кливленду. Я осмотрел его и убедился в том, что оно , было прекрасно смазано, а внутренняя часть ствола блестела, как новенький серебряный доллар. Я обещал, что буду поддерживать его в том же состоянии.

В последний день мая, сразу после завтрака, дядя Джон – так я называл своего отчима – и я погрузили мое имущество на двух крепких лошадей, и затем мы сами сели в седла и отправились на гору Томас. Мы поднялись на Амбарон Пойнт, где начиналось поле, на котором мы сеяли овес, и между восточным и западным притоком реки прошли семь миль через леса и луга, дойдя до восточного притока, где она, вытекая из узкого каньона у подножия большой горы, разливается на милю или больше по неширокой луговой долине. Здесь, на западной стороне долины, вырастая на узком поросшем соснами склоне, возвышаются Красные, или, как называют их некоторые горцы, Раскрашенные утесы – высокие столбы красной лавы, в которых находится множество гротов, где проводят зимнюю спячку медведи, а горные львы выращивают свое потомство – так говорят некоторые из наших охотников.

Так вот, когда мы огибали лесную полосу у подножия этих утесов, в двух сотнях ярдах перед нами выскочили на открытое место три койота и помчались через луг так быстро, что казались длинными серыми полосами в траве; но во время бега они оглядывались не на нас, а назад, в сторону леса, из которого выбежали.

– Кто-то их там напугал. Давай-ка посмотрим, – сказал мне дядя Джон, и мне тоже было интересно пойти туда. Вьючных лошадей мы оставили пастись, и, войдя не более чем на пятьдесят ярдов в лес по следу койотов, нашли родник, вода в котором недавно замутилась, а по краям его, в черной грязи, отпечатались лапы крупного гризли. В нескольких ярдах от родника мы нашли недоеденную тушу большого белохвостого оленя. Но это не так заинтересовало дядю Джона, как следы гризли.

– В этих краях только один медведь оставляет такие следы, и это – Двойной Убийца, – сказал он.

В это время сильный порыв ветра донес до нас сильный запах медведя. Лошади тоже его учуяли и развернулись так быстро, что мы едва усидели в седлах; мы ничего не смогли с ними сделать, и они вынесли нас из леса с той же скоростью, с которой бежали койоты. Остановить их мы смогли только на берегу ручья, а потом заставили их вернуться к вьючным лошадям, которые спокойно паслись, не подозревая о близком присутствии большого медведя.

– Ну вот, как всегда не везет, – ворчал дядя Джон, когда мы снова вернулись на тропу. – Вот он – старый Двойной Убийца, пирует тут на этой оленьей туше, которую наверняка отобрал у пумы, а у меня нет времени, чтобы дождаться, когда он вернется к туше, а если бы и время было, так ружья нет.

– Я могу дать вам мою винтовку, и вы можете этим вечером выследить его, – предложил я.

– На это времени нет! Ты теперь ушел, и мне приходится каждое утро и каждый вечер доить десять коров, – ответил он. – Но какая же прекрасная возможность убить этого старого обжору!

А затем, поразмыслив немного, он добавил:

– Десять против одного, что он не вернется к туше до ночи – во всяком случае, до сумерек, и я не хочу оказаться с ним один на один, когда будет слишком темно, чтобы стрелять. Тому, кто его ранит, придется очень несладко! Все это может очень плохо закончиться!

Этот медведь уже семь лет бродил по нашей части страны. Вначале он появился на горе Эскодилла, куда, несомненно, пришел с хребта Моголлон в Нью-Мексико. Генри Уиллис, живший у подножия Эскодилла, был первым человеком, который его увидел. Однажды, охотясь на одичавших коров, он обнаружил небольшое их стадо, пасшееся на лугу, и, когда он направился к ним, огромный медведь внезапно выскочил из леса и ворвался в середину стада; одним ударом по шее он убил быка, а потом подскочил к корове, которая только встала, и тоже повалил ее на землю, убив одним ударом своей огромной лапы. Потом медведь учуял запах Уиллиса и вернулся в лес. Уиллис поспешил домой и собрал нескольких человек, чтобы выследить медведя, когда тот вернется за добычей, но медведь появился только спустя много времени после того, как окончательно стемнело; тут он учуял их запах и удалился, громко фыркая, и больше к тушам не возвращался. Некоторое время спустя поселенцы узнали особую манеру этого медведя: когда он хотел мяса, то обязательно убивал двух коров, поэтому его и прозвали Двойной Убийца. Двух животных он убивал не всегда: второе животное, на которое он нападал, иногда могло уцелеть – были случаи, когда оно убегало от него с глубокими порезами или такими тяжелыми ранами, что потом все равно умирало. Те, кто лучше других знал жестокие дела Двойного Убийцы, оценивали причиненные им скотоводам убытки в две тысячи долларов в год. Разумеется, было сделано множество попыток закончить его кровавую карьеру, но все они были неудачными: он избегал западней, как бы умело они не были для него расставлены, не касался отравленного мяса и выживал после пуль всадников, которые иногда его встречали. Все, кто видел его, говорили, что размера он был огромного, шерсть отливала серебром, голова была лысая, белого цвета, а на груди было большое белое пятно. Ассоциация скотоводов графства Апач предлагала сейчас награду в двести долларов тому, кто убьет этого медведя. Я спросил себя – хватит ли у меня смелости для того, чтобы заработать эти деньги, если я встречу этого бродягу средь бела дня?

Проехав через луг, мы пересекли ручей в его конце и вошли в густой хвойный лес, покрывавший крутые склоны горы Томас. Здесь еще сохранились участки снега, местами глубиной пять-шесть футов. Но ремонтники из телефонной службы уже поднимались на гору со своим обозом, так что тропа была хорошо протоптана и мы спокойно по ней прошли. Ниже, где мы прошли, рощи из елей Дугласа и белых сосен перемежались полями, покрытыми яркими цветами, и там все время слышалось пение разных птиц. Здесь же, под высокими елями, была полная тишина и глубокий мрак, от которого меня бросало в дрожь. Несколько упавших деревьев лежали, словно скелеты, на темном, усыпанном иголками склоне. Здесь не было никаких цветов, если не считать кустов черники, не было и никаких птиц, кроме промелькнувших бесшумно серых пташек. Я был рад, когда, достигнув высоты примерно в 11 000 футов, мы вышли на вершину горного хребта, на яркий свет, и увидели над собой голую, вытянутую вершину горы, покрытую глубоким сверкающим снегом. И тут, на небольшой поляне, мы нашли маленькую хижину пожарного. Здесь снова были цветы, пели птицы, бегали белки и бурундуки. Мы спешились перед верандой хижины, которая размером была четыре фута на шесть, разгрузили лошадей и сложили на нее весь груз. Потом я своим полученным в пожарной службе ключом открыл висячий замок, мы вошли внутрь и оказались комнате, в которой едва можно было повернуться. Хижина была размером десять на двенадцать футов и сделана была из очень тонких бревен – других на этой высоте достать было нельзя. В ней было два маленьких окна; в одном углу была маленькая кухонная плита, напротив нее – узкая койка из тонких жердей, на другой стене висел телефон, под ним – маленький столик. Ларь для продуктов, сделанный из оцинкованного железа, которое не могли прогрызть белки или крысы, занимал существенную часть помещения.