Эйви

– Да погоди ты, торопыга, – досадливо хлопнул он руками по бёдрам.

Пёс его не послушал, а бежал, бежал как никогда, перепрыгивая через поваленные стволы деревьев, зарывался по брюхо в рыхлый снег. Даже льдинка, впившаяся в подушку лапы, подкрашивающая теперь след алым, не остановила его. Его пёсья душа бежала впереди, а он мчался следом. Вот и прогалина. Пёс завертелся на месте. Где же? Где?

Из дупла поваленного дерева раздался еле слышный хриплый всхлип. Пёс привстал на задние лапы и осторожно заглянул внутрь. На него смотрели широко распахнутые зелёные глаза. Он несколько раз вильнул хвостом и высунул язык. Ребёнок глядел на собаку серьёзно, как могут только маленькие дети. Пёс лизнул малышку в лицо, та улыбнулась беззаботной и беззубой улыбкой. Пёс повернул голову, где же ходит этот старик? От звонкого лая малышка вздрогнула и опять заревела. Старик опешил на миг, замер, а затем бросился к псу, утопая в глубоком снегу. Он одёрнул пса за ошейник и заглянул в дупло.

– О, Торум. Ребёнок? Девочка? Откуда? – Старик поискал глазами следы. Ничего. – Как же малышка попала сюда? Не птица же тебя принесла.

Старик сбросил рукавицы, засунул дрожащие руки в дупло и бережно достал ребёнка, лежащего в большой тёплой варежке. Старик присмотрелся к вышивке, пробежал глазами по замысловатому мерцающему огненно красному узору:

– Знак богини Вут-Ими. Значит, она хранит тебя маленькая девочка-эйви. Я так и буду звать тебя, моя Маленькая Эйви.

Малышка беззубо улыбнулась в ответ, и протянула к морщинистому лицу старика ручки. На ладони он заметил маленькое пятнышко, словно след от ожога, закрученная спираль. Узор на варежке медленно угасал. Старик неловко запеленал девочку в шкуры, прижал к себе.

– Что же мне делать? – спросил он пса, тот склонив голову на бок, слушал, а потом как ни в чем не бывало начал выгрызать ледышку из подушечки лап.

– И кого я спрашиваю? – вздохнул старик.

Старик бережно нёс малышку на руках. Она проспала почти всю дорогу. Старик шёл медленно, старательно обходя препятствия. Пёс шнырял вокруг, принюхиваясь. Когда впереди закурился дымок зимнего стойбища, малышка проснулась и вновь заревела. Пёс крутился под ногами и привставал на задние лапы, заглядывая ей в лицо. Старик приоткрыл дверь низкого, наполовину вросшего в землю дома и протиснулся внутрь, следом прошмыгнул пёс. Старик положил девочку на лавку, и, кряхтя, подбросил дров в едва теплившийся очаг. Дрова полыхнули, сизый дым пополз вверх, к крохотному оконцу под закопчённым дощатым потолком. Мягкие красноватые отблески плясали на стенах, старик скинул малицу и уложил на неё укутанный в меховое одеяло кричащий свёрток. Малышка плакала не смолкая.

Старик совсем растерялся, обвёл взглядом покосившуюся избу. Жил он небогато, да и все богатство лесное только в промысле да удаче, и десятке старых оленей. Но то ли зверь поизвёлся, то ли ушёл куда, зима эта обещала быть трудной. Припасов едва хватило бы на одного. Благо рядом есть река, она смогла бы прокормить старика. Но ребёнок… Пёс крутился под ногами и старался вылизать заплаканное лицо девочки.

– Да не мешайся ты,– ворчал на него старик, он судорожно перебирал короба с припасами. – Наверное, она есть хочет. Чем же её покормить?

Вяленая рыба и мясо отправились обратно в короба следом за сушёными грибами. Ягоды, костная мука – не пойдёт. Он приоткрыл деревянную крышку глиняного горшка, пахнуло рыбьим жиром. Схватил берестяной туесок и встряхнул его. Он слушал, как загрохотали о берестяные стенки кедровые орехи. Старик удручённо опустился на пол:

– Для такой малышки ничего нет лучше материнского молока. Но где его взять?

Пёс лапой толкнул дверь и выскочил наружу, запустив холод. Он громко залаял, привлекая внимание старика.

– Вот неугомонный! А дверь-то? – Старик поднялся и недовольно высунулся следом. Перед ним стояла олениха с оленёнком. Старик от удивления не сразу мог выдавить:

– Торум всемогущий, Молоко матери-оленихи. Молодец Пёс.

Тот от похвалы закрутил хвостом, начал повизгивать и прыгать, а старик потрепал его по пегой голове. Пёс юркнул назад, и рёв прекратился. Старик осторожно заглянул, пёс нежно касался носом щёки и уха девочки, лизал нос. Эйви тянула к нему руки и хватала за мохнатые уши. И что-то дрогнуло в сердце нелюдимого старика. То, что он давно потерял в своём сердце и не вспоминал о пропаже.

Старик с облегчением выдохнул, он давно жил один и подзабыл, что такое плач ребёнка, детский смех, человеческий голос. Он неуклюже суетился, но видел, как в ореховых глазах оленихи тлело понимание. Он нацедил молоко в кожаный мешок, проткнул ножом маленькую дырочку и дал девочке. Та жадно зачмокала.

Поев, малышка сразу уснула, крепко, доверчиво. Старик сидел, смотрел, как она спокойно посапывает на ворохе шкур и задумчиво гладил большую варежку. Стоило только вытащить девочку из варежки, как рукавица сжалась до обычного размера и огненный отблеск перестал пробегать по вышитому узору.

Старик скрылся в тёмном углу покосившегося дома и начал что-то искать на полке. Когда он вновь появился в неровном свете очага, то в руках у него был большой, обтянутый кожей белого оленя, бубен, украшенный по кругу разными символами, и круглая плоская жаровня. Старик высыпал в жаровню щепотку порошка из сушёных трав и опустил маленький уголёк. Порошок закружил сизым дымом и потянулся вверх, к окну дымохода. Старик провёл бубном над очагом, вслушиваясь в упругую вибрацию натягивающейся кожи. Он сел, закрыл глаза и глубоко вдохнул едкий дым жаровни. Медленно он потянулся за ним, воспаряя в небо, все выше и выше. Вот он увидел вдали чёрное пятно остывающего пожарища. В воздухе чувствовалась горечь гари и желчь злобы. Что же там случилось? Он потянулся вперёд, выпустив призрачные крылья, но чёрная молния, мелькнув перед глазами, сбросила его вниз. Он, кувыркаясь, летел вниз, пока не рухнул в своё немолодое тело.

– Охраняй, – велел он встрепенувшемуся на его движение псу, а сам взял топор и вышел наружу.

Отойдя от стойбища на два полёта стрелы, он спрятался в тени разлапистой ели и исчез для любого, кто мог бы его видеть. Спустя миг он появился неподалёку от дымящихся развалин рухнувшего чума. Дым поднимался от сгоревших лабазов, колья чума повалены. Никого. Ни оленей, ни собак. Он долго ещё смотрел сквозь мохнатые ветки на чёрный утоптанный снег.

Решившись, он вышел. На покрытом пеплом снегу явственно виднелись следы борьбы. Он присел и стал внимательно читать их. Образы вставали перед его глазами. Его ноги ступали след в след, они уверенно скользили в смертельном танце, рука опускалась и поднималась, рассекая воздух. Следы воина остановили свой бег. Упряжка? Откуда? А тут был мужчина. Он-то куда подевался?

Растерянный взгляд старика нашёл ребристые квадратные следы тяжёлых ботинок. Рука его замерла. Старик присел и начал обводить пальцем огромный след. Он провалился в тёмный тоннель воспоминаний, в конце которого сидел мальчик перепачканный золой и кровью, он растирал грязными руками слезы по рассечённому лицу.

От стойбища остались только головёшки. Никого и ничего не уцелело. На щеке его багровеет рана. Свет заслонила огромная фигура, мальчик, защищаясь, поднял руки к лицу. Так было тогда…

Старик сидел, задумавшись, гладил застарелый шрам на лице. И как тогда, тень упала ему на плечи. Он резко обернулся, силясь против солнца рассмотреть заслонившую свет фигуру…

…Старик возвращался, вид его был задумчив. Глаза на бледном морщинистом лице рассеяно бегали по сторонам. Широкие подбитые мехом лыжи, оставляли глубокие борозды в рыхлом снегу среди деревьев. Он часто озирался, словно опасался погони. Тихой незаметной тенью скользил за ним чёрный ворон. Старик остановился у густой разлапистой ели. Мохнатая ветка склонилась над его головой под тяжестью белой пушистой шапки. Только старика там уже не было, он незаметно прошептал в кулак несколько слов, развернулся на месте и пропал. Пернатый соглядатай, покружив немного над этим местом, неслышно улетел прочь не найдя следов старика.